Тоже в тему .

«КОЛЫМСКИЙ ТРАМВАЙ» НА СТАЛИНСКОЙ КОЛЫМЕ

30 октября – День памяти жертв политических репрессий

Ноябрь 1973 года. Я – молодой журналист – летел на самый край земли русской – в поселок Уэлен, расположенный на берегу Берингового пролива, за которым уже чужой континент – Северная Америка. Самолет из­за непогоды по трассе приземлился в Черском – небольшом поселке в устье реки Колымы. Маленькое деревянное здание аэровокзала, больше похожее на барак, быстро заполнилось до отказа. Мне повезло: нашел место у колонны, прислонился к ней и, утомленный почти двенадцатичасовым перелетом, вскоре начал дремать стоя.
Из этого состояния меня вывел мелодичный женский голос:
– Молодой человек, садитесь на мое место, а я погуляю.
Он принадлежал совершенно седой стройной женщине лет 55­60. Лицо ее было изрезано глубокими шрамами от давних нарывов, но глаза излучали такие свет и доброту, что легкий шок от увиденного уродства сразу растаял.
Вскоре рядом освободилось место, мы разговорились. Как часто бывает со случайными попутчиками – однажды встретились и разошлись навсегда, – беседа получилась максимально откровенной. Я рассказал о себе, буквально излив душу. Она же после небольшой паузы вдруг резко изменившимся отрешенным голосом сказала:
– Я поведаю историю, о которой из официальных источников вы не узнаете никогда, а живых свидетелей остались единицы. Да и те, по понятным причинам, предпочитают молчать. Не хочу, чтобы ЭТО ушло из памяти людской…

***
– Родом я из Орловской области, по профессии медсестра. Только закончила медтехникум, как началась война. После Победы вернулась гордая, что выжила, что спасла сотни раненых. Верила, что и жизнь настанет счастливая и радостная. Но… кому­-то очень не понравился мой свободный характер, на всех собраниях (да и после них) резала правду-­матку… Короче, посадили меня по 58­й за «антисоветскую агитацию» и отправили на Восток…
…Шли мы по Колымской трассе десятые сутки. Было начало лета сорок шестого. Погода стояла великолепная: на небе ни облачка, тепло, вокруг буйная зелень, цветущая, как сказочный ковер, тундра. Охраны – почти никакой: два сонных постоянно кашляющих солдатика с полуржавыми трехлинейками, да молоденький лейтенант НКВД. Нехитрые наши пожитки, запас продуктов на полмесяца и лейтенанта везла на скрипучей телеге низкорослая колымская лошадка.
Мы – полтора десятка молодых женщин. Дуры, радовались, что попали в малочисленный этап, что, наконец, закончилась теснота зарешеченных теплушек, вонь «пересылок», трюмная духота и качка парохода, промозглая сырость Магадана… На коротких привалах охрана не обращала внимания, как мы разбредались вдоль дороги: кто справить нужду, кто обмыться или подмыться в ручье или озерце, кто просто повдыхать воздух относительной свободы, собирая яркие тундровые цветы.
Драконовского порядка движения колонны (шаг вправо, шаг влево, прыжок на месте – считается побег) не было. Ночевали в бараках, поставленных на трассе. Если к бараку подходили раньше наступления темноты, грели воду в бочке, мылись прямо на улице, не стесняясь солдат (лейтенант всегда в этот момент куда­то исчезал). Да и солдаты старались не смотреть в нашу сторону.
На склоне дня во время одной из помывок из­за близко растущего куста стланика прямо на нас вышел громадный, как горилла, мужик. Вид его был страшен: драный непонятного цвета ватник, такие же ватные штаны, заляпанные желтой глиной резиновые сапоги. Но самым ужасным было его немытое до черноты лицо, на три четверти закрытое косматой нечесаной бородой, в которой засохли куски глины и песка, и такими же волосами. Особый ужас вызывали глаза – оловянно­желтые, скачущие взглядом с одной обнаженной женщины на другую…
Мы дружно взвизгнули. Кто присел, кто отвернулся, кто пытался прикрыть ладонями свои женские прелести.
На визг выскочил солдат. Передернув затвор и наставив ствол трехлинейки на незнакомца, прокричал:
– Стой, стрелять буду!
– Да не будешь ты стрелять, духу не хватит, – спокойно сказал верзила, отодвинув в сторону ствол винтовки. – Где начальник?
– Н­не знаю, – испуганно глядя по сторонам, ответил солдат.
Из­за барака вышел лейтенант. Увидев мужика, достал из кобуры пистолет и спокойно, но твердо произнес:
– Три шага назад, руки за голову, в случае неисполнения стреляю без предупреждения.
Верзила молча подчинился.
– Рядовой Юнусов, проверить документы.
Осмелевший солдат подошел к мужику. Тот был опытен, поэтому не стал сам доставать документы, а только процедил сквозь зубы:
– Они здесь, во внутреннем кармане ватника.
Солдат не без труда достал из застегнутого на булавку кармана завернутые в грязную в голубую клетку клеенку документы.
– Старатель, значит, здесь неподалеку золото моете… – то ли утверждая, то ли спрашивая, сказал лейтенант, отдавая верзиле сверток и стараясь не смотреть на нас. Мы перепуганные спешно натягивали на мокрое тело одежду.
– Летом стараюсь (добываю золото, – прим авт.) помаленьку, зимой охочусь, – с неожиданными нотками раболепия ответил мужик. – Но всё золото и пушнину сдаю государству.
А потом добавил:
– Послушай, гражданин начальник. Поговорить надо один на один…
И, косясь на нас, увел лейтенанта за барак.
Говорили они недолго. Мы только услышали взволнованный почти крик лейтенанта:
– Да как ты смеешь, гнида! Да за это предложение я тебя даже в НКВД сдавать не буду, пристрелю на месте!
– Праведник хренов, – уходя в тайгу, бубнил под нос мужик. – Ничего… Ты не согласился, капитан Мадуев ублажит по полной программе…
Через три дня вошли в небольшой поселок. Просторный, намного больший, чем на трассе, барак для заключенных стоял в стороне от десятка небольших рубленых из колымской лиственницы домиков. Над одним из них – высокая мачта радиостанции.
Нас уже ждали. У входа в поселок встретил худой и низкорослый (метр с кепкой) плохо побритый черноволосый капитан с тремя солдатами.
– Мадуев, – подумала я и, вспомнив слова косматого мужика, внутренне от внезапно наступившего страха съежилась.
Лейтенант доложил по форме, как на учебном плацу. Капитан же слушал вполуха, с интересом рассматривая нас.
– Вам пришло предписание срочно вернуться в Магадан, – обращаясь к лейтенанту, сказал капитан. – Завтра утром отсюда в Сеймчан уходит полуторка, к обеду будете на месте, даже на магаданский самолет успеете.
И, обращаясь к сопровождавшему его солдату, приказал:
– Отведи лейтенанта в дом для приезжих, сооруди ему баньку, да накорми как следует.
А нас повел через поселок к бараку по единственной совершенно пустой улочке. Встретилась небольшая группа солдат. Похоже, гражданских и, соответственно, женщин здесь не было. За крайним покосившимся домиком увидели толпу из человек сорока грязных обросших мужиков, впереди которых стоял уже знакомый нам верзила.
Какая­то волна то ли страха, то ли предчувствия чего­то нехорошего мгновенно накрыла нас, все как­то внутренне съежились, тесней прижались друг к другу, ускорили шаг.
У входа в барак Мадуев построил нас, медленно прошел вдоль шеренги, внимательно рассматривая каждую. Возле некоторых останавливался, спрашивал по какой статье и на какой срок осуждена, за что конкретно, откуда прибыла. Двум девчонкам – молоденькой учительнице из­под Киева и студентке­медику из Ленинграда – приказал выйти из строя, заставил раздеться до пояса. Пухленькая полногрудая украинка было засмущалась, капитан грубо на нее прикрикнул и бесцеремонно рванул платье. Тонкий в синий горошек ситец с треском разошелся на груди и спине. Девушка инстинктивно прикрыла груди руками.
– Опусти клешни, сука, – рявкнул Мадуев, резко ударив кулаком по испуганному лицу, по которому ручьем потекли слезы.
– Этих отведи ко мне, – показывая на девчонок, приказал Мадуев солдату. – Да так, чтоб лейтенант не видел.
– А вы, – это уже обращаясь к нам, – останетесь здесь на три дня. Сделайте запас воды, дров. А чтобы вам не тяжело было, дам вам помощников, – и резко свистнул.
Тут же появились оборванные мужики, которых мы видели у крайнего домика.
Капитан ушел, забрав с собой охрану. Мужики затолкали нас в барак, заставили разжечь печь. Сами таскали воду в бочки, кололи дрова, принесли несколько ящиков с продуктами, большую (литров на сорок) флягу спирта.
Под вечер заколотили дверь изнутри, заставили всех полностью раздеться. Мы безропотно подчинились, поняли, что попали под «колымский трамвай», об ужасе которого слышали еще на пути в Магадан.
Верзила – он здесь был за старшего – осмотрел каждую. Мужики жадными глазами ели нас. Одни молча сопели, широко раздувая ноздри, другие беспрестанно глотали слюну, третьи, запустив руки в штаны, бесцеремонно занимались рукоблудием, пытаясь оживить свои полуатрофированные органы…
Верзила подошел ко мне, ткнул пальцем в чирьи, густо покрывшие мое тело и лицо еще на пути в Магадан в трюме парохода:
– Что это?
– Не знаю, – стараясь быть спокойной, ответила я. – Может, проказа, а может, еще что…
Верзила отдернул руку, как от огня:
– Ты одевайся, топить печку будешь.
Затем издав звериный рык, прокричал:
– Налетай, мужики, «колымский трамвай» поехал!
А сам накинулся на маленькую худенькую женщину лет двадцати пяти с большой ниже пояса русой косой. Женщина было вскрикнула, верзила наотмашь огромной ладонью ударил ее по лицу, бросил спиной на пол. Другие последовали его примеру.
Визг, крик, просьбы о пощаде быстро прекратились, слышались только безысходные всхлипывания да надсадное мужицкое сопение.
Женщин на всех не хватало. Возле тех, кто помоложе и покрасивее, выстраивалась очередь. Сделавшие свое дело мужики отползали к фляге со спиртом, тут же ненадолго засыпали. Проснувшись, снова принимались за своё.
Через небольшое окно, противоположное двери (она была заколочена), в барак влазили все новые и новые мужики (как позже узнала – подходили старатели с дальних участков). Что­то сунув верзиле, накидывались на распластанных на заплеванном полу женщин…
Первой не выдержала и умерла маленькая женщина с русой косой: вначале у нее открылась рвота, по телу прошла сильная судорога, и она затихла. Насиловавший ее плюгавый мужичонка грязно выругался, шатаясь, пошел отмываться от рвотных масс к печке, на которой в большом баке грелась вода.
Увидев труп, верзила приказал мне и этому мужичонке отнести его в тамбур.
…К утру третьего дня в живых осталось только несколько женщин, да и те были в беспамятстве. Но их все равно продолжали насиловать.
Вдруг за стеной барака раздались три выстрела.
– Все, мужики, конечная остановка, – прокричал верзила и, быстро одевшись, выскочил через противоположное двери окно. Его примеру проследовали остальные.
…Дверь барака охранники взломали только к середине дня. Мадуев, равнодушно осмотрев помещение, сказал сопровождавшему его старшине:
– Подготовь рапорт: минувшей ночью среди заключенных произошла драка, в результате которой погибло (посчитай сколько) человек. Этим, – показал на полуживых еще находящихся в трансе женщин, – направь фельдшера…
Хоть меня и не насиловали, я тоже была полуживая, думала, с ума тронусь. Да вот не тронулась, только поседела.
Уже позже, в Сеймчане, от девчонок, над которыми трое суток измывался капитан со своими приближенными, узнала, что Мадуев продал нас старателям за стакан золотого песка, что он за несколько дней до нашего прихода по рации связался с Магаданом и каким­то образом уговорил начальство отозвать лейтенанта.
Кстати, лейтенант оказался порядочным человеком. Встретились с ним примерно через месяц в Сеймчане. Мы работали в аэропорту на ремонте взлетно­посадочной полосы, а он ждал самолет на Черский – там почти неделю погоды не было. Подошел как к старым знакомым, расспросил, как живем, как работаем, рассказал последние новости с «материка». А когда спросил, где остальные, ему все рассказали о «колымском трамвае».
Он слушал молча, опустив глаза. Видно было, как переживал, как волновался.
А вскоре узнали (лагерное «радио» работало хоть шепотом, но без сбоев, сколько людей благодаря ему выжило), что лейтенант об услышанном от нас подал рапорт, что за это Мадуева разжаловали и куда-­то отправили, может даже и в лагерь. Так ему и надо. Но ведь попавших под «колымский трамвай» девчонок не вернешь…

* * *
Женщина замолчала. Молчал и я, пораженный услышанным. Достал блокнот.
– Не надо ничего записывать, и так запомнишь, – сказала она.
– А как вы дальше жили?
– По­разному, как все советские люди: были и радости, были и трудности. В 53­м нас освободили, к тому времени я работала при больнице медсестрой, так и осталась на Колыме. А вскоре вышла замуж, с мужем переехала на Чукотку, родила и вырастила троих детей. У меня уже внуков пятеро… – и улыбнулась – чисто, светло, как весеннее солнце.
– Как вас зовут?
– Зачем это надо… Пусть буду Валентиной Васильевной. А мою историю ты все-­таки когда-­нибудь опубликуй. Пусть люди знают, что это такое – сталинская колыма.

Леонид ЯКУШИН

Вызывает большую гордость и впечатляет судьба этого Человека - героя войны, героя труда, подвижника и созидателя. Низкий поклон Кириллу Прокофьевичу Орловскому и всем героям, как он, а таких было большинство - великих тружеников, преданно и бескорыстно любящих свою Родину.

Не понятно, почему на его заявление-письмо Сталину было наложен гриф "совершенно секретно".

Отредактировано Vredina (26-01-2019 02:18:51)

Таких людей,как К.Орловский сейчас нет, к великому сожалению. Власть принадлежит временщикам, которые продолжают высасывать из нашей страны последние соки.

/Майя,
ты Тетюхина  имеешь ввиду?/

/По -моему, у  Шаламова  есть похожий  рассказ, читала  в  Юности/

Отредактировано Татьяна Ф (26-01-2019 17:07:00)

Таня , ты права !
Вот ссылка .
Ссылка

Не могут замалчивать, потому что слишком тяжелы последствия того, что сотворили со страной реформаторы во главе с кучкой либералов. Каждый на своей шкуре их испытал и до сих пор не готов простить предателей и расхитителей. Никто уже не может молчать о масштабах коррупции, которая как чума и проказа поразила чиновников всех уровней и развратила их до такой степени, что народ невольно вспоминает опыт Сталина, при котором существующий произвол не был бы возможным.

Запад не может простить нам победы во Второй мировой во главе со Сталиным. Не может простить и быстрого восстановления страны и создания мощного государства во главе со Сталиным. 60 лет о нем вспоминали только как о кровавом диктаторе. Настало время начать говорить о нем как о крупном государственном деятеле и созидателе.

Отредактировано Vredina (30-01-2019 00:52:02)

«Сталин - самая оболганная личность»
Режиссёр Владимир Бортко — о том, как сохранить народ и историю.

«АиФ»: - Вы собирались снимать фильм о Сталине. И вдруг новость: проект этот вам реализовывать не рекомендовали. Что же вы такого хотели рассказать?

-В.Б.: - Правду! Ибо это, пожалуй, самая оболганная личность во всём ХХ веке. Самая! Цитата из выступления Никиты Сергеевича Хрущёва на ХХ съезде: «А разве он (то есть Сталин) руководил фронтами, товарищи? Нет, он просто подходил к глобусу и показывал!..» И это - о человеке, который, собственно, и воспитал всех советских маршалов! Смотрите, какая интересная вещь: почему именно Жукова, не умаляя его великих заслуг, называют «маршалом Победы»? А не Василевского? И не Рокоссовского, который был самым талантливым из них, потому что положил гораздо меньше народу, а сделал гораздо больше? Потому что это попытка вытеснить из сознания народа образ победителя Сталина, заменить его маршалом Победы.

Что такое Сталин? Это человек, который за 30 лет сделал нашу страну самой читающей. В Советском Союзе в рекордные сроки была ликвидирована неграмотность. Да, тогда тоже брали и давали взятки. Но в масштабах, не угрожающих существованию государства. А ответственность за них была реальной, и притом неотвратимой.

При Сталине в стране существовала самая передовая наука, разработавшая в том числе и атомную бомбу, и ракету, поднявшую человека в космос. Между прочим, нас с вами не должно было быть вообще. У американцев времён Эйзенхауэра был план «Дропшот» («Моментальный удар»): сбросить 70 бомб на советские города. И перед Сталиным стояла задача: в кратчайшие сроки сделать что-нибудь, чтобы остановить американцев. И сделали!

А искусство?! В эти годы творил Станиславский, систему которого до сих пор превозносит весь театральный мир. Музыка! Шостакович, Хачатурян. Балет, тот самый, в котором мы были впереди планеты всей. Уланова, Лиепа, Чабукиани… Тоже тогда! Литература! То, что мы все читали и читаем до сих пор, - Шолохов, Алексей Толстой, Булгаков…

Репрессии - да, были репрессии. Но почему-то не вспоминают одну деталь: на одном из этих расстрельных списков рукою Сталина было написано: «Никита, уймись!» Потому что первым, кто сказал, что нужно увеличивать категорию А - расстрел, был Никита Сергеевич. И это историческая правда! И для того, чтобы выскочить из этой истории, чтобы перечеркнуть всё сделанное, подписанное, принятое, чтобы выиграть борьбу за власть, и был проведён ХХ съезд.

Нечто похожее, кстати, происходило по смерти царя Петра. Пётр смог создать целую плеяду идеальных исполнителей. И первым из них был Александр Меншиков. Вор, но великолепный исполнитель! Кто, по сути, построил Петербург?

Алексашка! Он решал самые сложные проблемы, это была правая рука Петра. Пётр обладал ценнейшим умением - выбирать лучших. И был окружён поистине великими исполнителями. Но вот Пётр умирает. И остаются люди, которые знают, КАК делать, но не знают ЧТО. И начинаются драки, делёж власти. Чем кончил «товарищ Меншиков»? Ссылкой. Где оказалось ближайшее окружение Сталина после его смерти? Кто не у дел, а кто и в могиле… А сам Никита Сергеевич? На даче! Слава богу, не расстреляли.

Я хотел рассказать про Иосифа Виссарионовича правду и ничего, кроме правды! Шесть докторов наук писали вместе со мной сценарий. Всё основано на документах. Это период от величайшего триумфа нашей страны и её генералиссимуса - взятия Берлина - до убийства Сталина в 1953 году. То, что его именно убили, для меня очевидно.

Там все - все! - хотели его смерти. Начиная от президента США и Черчилля и заканчивая отставленными членами Политбюро и ближайшим окружением, которое тоже считало, что зажился старик. Но снять такой сериал означало бы пересмотреть устоявшиеся взгляды на нашу историю. А на это общество пока пойти не готово.
http://www.peoples.ru/art/cinema/produc … view7.html