Бабье  лето.

Есть время природы особого света,
Неяркого солнца, нежнейшего зноя.
Оно называется бабье лето
И в прелести спорит с самою весною.

Уже на лицо осторожно садится
Летучая, лёгкая паутина…
Как звонко поют запоздалые птицы!
Как пышно и грозно пылают куртины!

Давно отгремели могучие ливни,
Всё отдано тихой и темною нивой…
Всё чаще от взгляда бываю счастливой,
Всё реже и горше бываю ревнивой.

О мудрость щедрейшего бабьего лета,
С отрадой тебя принимаю…
И всё же, любовь моя, где ты,
Аукнемся, где ты?

А рощи безмолвны, а звезды всё строже…
Вот видишь — проходит пора звездопада,
И, кажется, время навек разлучаться…
… А я лишь теперь понимаю,
Как надо любить, и жалеть, и прощать, и прощаться.

1956  г
О Берггольц

Как показать осень..

Еще не осень — так, едва-едва.
Ни опыта еще, ни мастерства.
Она еще разучивает гаммы.
Не вставлены еще вторые рамы,

и тополя бульвара за окном
еще монументальны, как скульптура.
Еще упруга их мускулатура,
но день-другой —

и всё пойдет на спад,
проявится осенняя натура,
и, предваряя близкий листопад,
листва зашелестит, как партитура,

и дождь забарабанит невпопад
по клавишам,
и вся клавиатура
пойдет плясать под музыку дождя.

Но стихнет,
и немного погодя,
наклонностей опасных не скрывая,
бегом-бегом
по линии трамвая

помчится лист опавший,
отрывая
тройное сальто,
словно акробат.

И надпись «Осторожно, листопад!»,
неясную тревогу вызывая,
раскачиваться будет,
как набат,

внезапно загудевший на пожаре.
И тут мы впрямь увидим на бульваре
столбы огня.
Там будут листья жечь.

А листья будут падать,
будут падать,
и ровный звук,
таящийся в листве,

напомнит о прямом своем родстве
с известною шопеновской сонатой.
И тем не мене,
листья будут жечь.

Но дождик уже реже будет течь,
и листья будут медленней кружиться,
пока бульвар и вовсе обнажится,
и мы за ним увидим в глубине

фонарь у театрального подъезда
на противоположной стороне,
и белый лист афиши на стене,
и профиль музыканта на афише.

И мы особо выделим слова,
где речь идет о нынешнем концерте
фортепианной музыки,
и в центре

стоит — ШОПЕН, СОНАТА №2.
И словно бы сквозь сон,
едва-едва
коснутся нас начальные аккорды

шопеновского траурного марша
и станут отдаляться,
повторяясь
вдали,
как позывные декабря.
И матовая лампа фонаря

затеплится свечением несмелым
и высветит афишу на стене.
Но тут уже повалит белым-белым,
повалит густо-густо
белым-белым,
но это уже — в полной тишине.

1970

Ю Левитанский