ххх  ххх  ххх

Одну простую сказку,
А может, и не сказку,
А может, не простую
Хочу я рассказать.

Её я помню с детства,
А может, и не с детства,
А может, и не помню,
Но буду вспоминать.

В одном огромном парке,
А может, и не в парке,
А может, в зоопарке
У мамы с папой жил

Один смешной слонёнок,
А может, не слонёнок,
А может, поросёнок,
А может, крокодил.

Однажды зимним вечером,
А может, летним вечером
Он погулять по парку
Без мамы захотел.

И заблудился сразу,
А может, и не сразу,
Уселся на скамеечку
И громко заревел.

Какой-то взрослый аист,
А может, и не аист,
А может, и не взрослый,
А очень молодой,

Решил помочь слонёнку,
А может, поросёнку,
А может, крокодильчику
И взял его с собой.

– Вот это твоя улица?
– Вот это моя улица,
А может быть, не эта,
А может, не моя.

– Вот это твоя клетка?
– Вот это моя клетка,
А может, и не эта,
Не помню точно я.

Так целый час ходили,
А может, два ходили
От клетки до бассейна
Под солнцем и в пыли,

Но дом, где жил слонёнок,
А может, поросёнок,
А может, крокодильчик,
В конце концов нашли.

А дома папа с бабушкой,
А может, мама с дедушкой
Сейчас же накормили
Голодного сынка,

Слегка его погладили,
А может, не погладили,
Слегка его пошлёпали,
А может, не слегка.

Но с этих пор слонёнок,
А может, поросёнок,
А может, крокодильчик
Свой адрес заучил

И помнит очень твёрдо,
И даже очень твёрдо.
Я сам его запомнил,
Но только позабыл.

Эдуард Успенский.

ххх хх ххх хх ххх

Говори со мной, говори всю ночь,
Мне с моей бедой сможешь ты помочь.
Мне с моей бедой, как с шальной водой,
От бессонных дум можно стать седой.

Можно стать седой и отчаяться -
Непростая жизнь получается.
Непростая жизнь, неподъёмная.
Не даёт вздохнуть сила тёмная.

Не даёт вздохнуть, не даёт взлететь,
Всё старается побольней задеть.
Всё надеется, что расколото
Будет чистого сердца золото.

Мне бы век о том не тревожиться,
Да святые дни злом корежатся.
Дым столбом идет во все стороны.
Там поживы ждут чёрны вороны.

Только, видно, им не дано понять -
То, что дал мне Бог, злобой не отнять.
Не отнять души молодой огня,
Темным замыслам не сломить меня.

Что в ночи гнетёт, утром сгинет прочь.
Ты об этом мне говори всю ночь.
Забери меня под свое крыло,
Как же мне с тобой на земле тепло.

Как показать осень

Еще не осень — так, едва-едва.
Ни опыта еще, ни мастерства.
Она еще разучивает гаммы.
Не вставлены еще вторые рамы,
и тополя бульвара за окном
еще монументальны, как скульптура.
Еще упруга их мускулатура,
но день-другой —
и все пойдет на спад,
проявится осенняя натура,
и, предваряя близкий листопад,
листва зашелестит, как партитура,
и дождь забарабанит невпопад
по клавишам,
и вся клавиатура
пойдет плясать под музыку дождя.
Но стихнет,
и немного погодя,
наклонностей опасных не скрывая,
бегом-бегом
по линии трамвая
помчится лист опавший,
отрывая
тройное сальто,
словно акробат.
И надпись «Осторожно, листопад!»,
неясную тревогу вызывая,
раскачиваться будет,
как набат,
внезапно загудевший на пожаре.
И тут мы впрямь увидим на бульваре
столбы огня.
Там будут листья жечь.
А листья будут падать,
будут падать,
и ровный звук,
таящийся в листве,
напомнит о прямом своем родстве
с известною шопеновской сонатой.
И тем не мене,
листья будут жечь.
Но дождик уже реже будет течь,
и листья будут медленней кружиться,
пока бульвар и вовсе обнажится,
и мы за ним увидим в глубине
фонарь у театрального подъезда
на противоположной стороне,
и белый лист афиши на стене,
и профиль музыканта на афише.
И мы особо выделим слова,
где речь идет о нынешнем концерте
фортепианной музыки,
и в центре
стоит — ШОПЕН, СОНАТА №2.
И словно бы сквозь сон,
едва-едва
коснутся нас начальные аккорды
шопеновского траурного марша
и станут отдаляться,
повторяясь
вдали,
как позывные декабря.
И матовая лампа фонаря
затеплится свечением несмелым
и высветит афишу на стене.
Но тут уже повалит белым-белым,
повалит густо-густо
белым-белым,
но это уже — в полной тишине.

Ю Левитанский