Федор Шаляпин любил всевозможные розыгрыши, сейчас бы его назвали мастером «троллинга».
На американской таможне его попросили предъявить золото, не заявленное в декларации.
Его помощник заявил, что такое действительно имеется – у Федора Ивановича золотое горло.
Суровые американские таможенники не оценили русского юмора и предложили Шаляпину просветить горло рентгеном.
Во время его первого приезда в Америку в 1907 г. его встречали не так восторженно, как в Европе.
Разгневанный Шаляпин писал В. Теляковскому: «Америка скверная страна, и всё, что говорят у нас об Америке, – всё это сущий вздор. Говорят об американской свободе. Не дай бог, если Россия когда-нибудь доживёт именно до такой свободы, – там дышать свободно и то можно только с трудом. Вся жизнь в работе – в каторжной работе, и кажется, что в этой стране люди живут только для работы. Там забыты и солнце, и звёзды, и небо, и Бог. Любовь существует – но только к золоту. Так скверно я ещё нигде не чувствовал себя. Искусства там нет нигде и никакого».

Однажды в Чикаго местный миллионер пригласил Шаляпина выступить у него на частном приеме.
Певец запросил неслыханный гонорар – 10 000 долларов. В ответ миллионер заявил, что он согласится только в том случае, если Шаляпин не сядет с его гостями за один стол, а будет петь в саду, в кустах.
Неожиданно певец согласился.
Каково же было удивление хозяина, когда все его гости вышли из дома и собрались в саду, чтобы послушать великого исполнителя романсов и оперных арий.
Шаляпин был твердо уверен в том, что американцы не в состоянии оценить настоящий талант по достоинству, – они часто становятся жертвами рекламы.
Многие из них приходят не послушать его, а поглазеть на человека, который за вечер «делает» 3 тысячи долларов.
Певец высказывал интересные мысли о массовой культуре, которые сегодня стали актуальны и для нашего общества:
«Здесь необходимо постоянно напоминать о себе, иначе публика вас забудет. Американская публика жаждет исключительно безумного веселья; им нужна не трагедия, не драма, не опера; им нужно забыться от дневных забот».
Несмотря на такие непростые отношения с Америкой, Шаляпин получил звезду на аллее славы в Голливуде за достижения и вклад в области музыки.

Вот  такая история от оперной певицы Марии Остроуховой...
"Как-то  поехали мы в Словению, а оттуда решили на денёк сгонять в Венецию.
Всё  бы ничего, но в первые же три часа нас обокрали.
Из сумки вытащили всё:  кредитки, наличные и паспорта.
Паспорта с ВИЗАМИ, и самое страшное -  английской визой, по которой я через три дня должна была улетать в  Лондон, чтобы спеть спектакль "Коронацию Поппеи" Монтеверди.
Одну из  главных ролей. Страхующую певицу экономные англичане не удосужились  раздобыть.
У меня случился нервный срыв. Мы тут же позвонили в консульство (ближайшее было в Милане) – но лето, лето! Консул в отпуске.
Приплелись  мы в интернациональную полицию на Piazza San Marco.
Но это же  интернациональная полиция в Италии!
Там не говорили по-английски...
А я в  ту пору не говорила по-итальянски. Что делать? Мой кипящий от жары и  адреналина мозг выдаёт оригинальное решение:
попробовать объясниться с  карабинерами фразами из опер (благо я всегда дословно переводила тексты  партий).
Начала я со смеси "Коронации Поппеи" и глюковского Орфея:
– Son disprezzata e sconsolata! Io manco, io moro... (Я всеми отринута и безутешна! Я теряю сознание, я умираю.)
Полицаи  и рады были бы разоржаться мне в лицо, но, видя мою зарёванную физию и  общее истерическое состояние, усадили на стул и дали воды.
Дальше  надо было как-то обрисовать суть проблемы.
Я решила продолжить идти по  "Орфею и Эвридике" – тем более, что в моем представлении, слова  "Эвридика" и "паспорт" были вполне взаимозаменяемыми.
– Che faro senza mio passaporte? Dove andro senza mio passaporte? (Что я буду делать без паспорта? Куда я пойду без паспорта?)
Это  подействовало. Полицейские заактивничали.
Стали показывать мне фото  различных воров и щипачей, пока я не увидела даму в хиджабе, которая  врезалась в меня со всей дури на мосту.
– Ecco la donna maledetta! Vorrei smembrarla! (Вот эта проклятая женщина! Я хочу расчленить её!)
Оправившись  от шока, полицейские дали нам справку, по которой нас должны были  бесплатно довезти до места нашего выезда (Триеста), дали с собой воды и  сухой паёк и пообещали держать нас в курсе.
Всю дорогу до вокзала я  молилась духу сеньора Монтеверди, чья опера рисковала остаться без  примы.
Уже у вокзала – звонок. Взволнованный полицейский просил  вернуться в участок. Когда мы дотащились, все полицейские выстроились у  входа со счастливыми рожами, потрясая нашими паспортами. Оказывается,  воровка выбросила их вместе с кредитками в мужском туалете на San Marco,  где они и были найдены мальчиком из Бангладеша, принёсшим их в полицию.
Умирая от внезапно свалившегося на нас счастья, я вскричала:
– Signore cavalliero! Vi benedico per la vostra bonta e gentilezza! (Синьор рыцарь, благословляю вас за вашу доброту и ласку!)
Офигевший полицейский сказал мне на прощание:
–- Signora, la sua lingua e molto elegante! (Сеньора, у вас очень элегантный итальянский!)»

АЛЕКСАНДР ШИРВИНДТ

ФРАГМЕНТЫ КНИГИ «ПРОХОДНЫЕ ДВОРЫ БИОГРАФИИ»

На маршруте

Когда еще не существовало «вставной челюсти» Москвы – Калининского проспекта, а ныне Нового Арбата, там была Собачья площадка на стыке с Поварской, дровяной склад на углу Мерзляковского переулка, откуда мы перед войной воровали дрова, а напротив, рядом с рестораном «Прага», стоял огромный роддом Грауэрмана.
В нем я и родился.
Потом построили Калининский проспект, а роддом решили выселить, и нам звонил главный врач, просил спасти роддом.
Мы ходили в разные инстанции, рассказывали, что в нем родились Булат Окуджава, Марк Захаров, Михаил Державин, Андрей Миронов и масса других знаменитостей.
Все возмущались, как можно закрывать роддом, но чиновники привели аргумент: мол, роженицам шумно рожать. Они, видимо, знали, что рожать надо в тишине.
А поскольку мы оказались не очень опытными акушерами, то не нашлись с доводами. И роддом кончился.

* * *
Я жил в Скатертном переулке. Это не очень далеко от Арбата, но все-таки у нас был свой отдельный мегаполис. Огромный архипелаг проходных дворов. Дворовая мафия казалась доброй и наивной. Нашу банду возглавлял атаман по фамилии Кроликов. Он погиб во время игры.
Тогда в домах еще существовали старые лифты с резными сетчатыми дверями. Обычно лифт едет, когда дверь закрыта. А тут можно было дверь не закрывать, просунуть руку, нажать на дверной замочек, и лифт ехал.
И эти дворовые бандиты устраивали такие игры: на верхнем этаже цеплялись за дно лифта, спускались вместе с кабиной вниз и, подъезжая к нижнему этажу, спрыгивали. А Кроликов не успел спрыгнуть, и его придавило лифтом.
Во дворе происходили какие-то разборки, но до настоящей поножовщины не доходило.
Меня опекали – бандиты защищали своего «интеллигентика».
В соседних же дворах меня не обижали, потому что знали – наши могут отомстить.
Мы тогда все росли во дворе. Ребята кричали друг другу в окна: «Выходи!» Прочел недавно анекдот. В большом дворе стоят два парня и кричат наверх: «Марь Иванна, Марь Иванна!» Из окна высовывается женщина. «А Петя выйдет?» – «Ребята, Петя не выйдет, у него – пожизненное».
* * *
Мы с другом выходили (все-таки выходили) в 8 утра из дома с бутербродами и учебниками и шли к Никитским Воротам, в «Кинотеатр повторного фильма». Первый сеанс был в 8.20.
Там за 10 копеек мы садились в тепло.
Смотрели «Танкер «Дербент».
Фильм заканчивался около 10, мы выходили на Никитский бульвар, завтракали и шли на Арбатскую площадь, до кинотеатра «Художественный». Там сеанс был в 11.00.
«Танкер «Дербент».
В 13.00 выходили и в половине второго были уже дома – «из школы».
* * *
Помню учительницу Елену Николаевну, она преподавала у нас с 4 по 7 класс. А потом ее выгнали из школы, потому что в нее влюбился наш пионервожатый. Он учился в 9-м классе. Был страшный скандал: у мальчика роман с учительницей! Это же происходило в конце 40-х.
А учительница была совсем молоденькая – лет на пять старше девятиклассника. В общем, ее выгнали. А он на ней женился. И они прожили более 60 лет, до самой кончины Елены Николаевны.
Я тоже был пионервожатым. В 110-й школе вместе со мной учились сыновья Буденного, и я был пионервожатым у Сережи Буденного, чем до сих пор горжусь.
Наш класс с тех пор, как мы окончили школу (а окончили мы ее в 1952 году), ежегодно собирается на встречи. Это патология. Еще большая патология, что наш одноклассник, а в дальнейшем старший научный сотрудник НИИ дальней радиосвязи, Виля Гундоров полвека ведет альбом, в который записывает и вклеивает все, что касается класса.
Он скрупулезно пересчитывает нас каждый год.
На 30-летии школы нас набралось больше всего – 19 человек, а меньше всего почему-то в 2003-м – 8.
Причем показатели посещаемости у каждого разные. Так, к 1992 году, то есть за 40 лет, староста класса, к сожалению, ныне покойный, Боря Агеев (между прочим, был доктором технических наук) приходил 31 раз, Слава Перелешин, тоже уже покойный, – 19, Александр Добров – 29. Столько же раз приходил сам Вилька.
К 2001 году 11 раз мы собирались у Марка Рутмана. Кроме него, из самых стойких завсегдатаев ностальгии можно назвать еще Михаила Бермонта, Толю Дубмана и Михаила Курепина.
А первый раз мы встретились в 1955-м у Николая Кулешова.
Купили огурцов, черного хлеба, водки и колбасы по 1 руб. 70 коп.
А потом решили себя ни в чем не ограничивать и собирались уже в «Праге», «Арагви», ресторанах Дома актера, Дома кино, Дома журналистов…
Все доказательства предъявлены – в альбом вклеены счета за разные годы.
Вилька всегда может напомнить нам, что в 1974-м в ресторане Дома кино мы взяли 5 бутылок водки по 6 рублей, 2 бутылки вина по 2,80, заказали капустки, телятинки, мороженого. В итоге посидели на 101 рубль.
А в 1976-м в Домжуре разгулялись уже на 149 рублей.
По этим встречам, кстати, можно проследить, как в России дорожала водка: если в 1974-м бутылка в ресторане стоила 6 рублей, в 77-м – 6,45, в 79-м – уже 8,60. В 1987-м, при Горбачеве, мы все на снимках по понятной причине трезвые.
Фотография подписана лаконично, но масштабно: «Перестройка и мы».
Кстати, начинал Виля снимать «лейкой», потом перешел на «Зенит», а теперь уже обзавелся цифровым фотоаппаратом.
Некоторые пробелы в статистических данных в альбоме восполняют сами одноклассники. В 1977 году там появилась надпись: «Братцы! Я не был на встречах с 1962 года. То есть 15 лет я был жопа. С сегодняшнего дня я больше не жопа».
Когда на телевидении выходила передача «Однокашники», согнали наш класс.
Зрелище, конечно, не очень аппетитное.
Самое смешное, что после передачи мне каждый второй позвонил и сказал: «Ширва (моя школьная кличка), тут мои смотрели передачу и говорят, все очень изменились, и только ты да я почти такие же, как раньше». Потом следующий звонит: «Слушай, тут мне жена выдала: «Ты и Ширва лучше всех выглядите!»

Ролан Быков о Валентине Гафте

Образ человека в нашем сознании складывается из отдельных впечатлений: чаще в виде едва обозначенного рисунка или мозаики, реже как проникновенный портрет, а иногда даже как чертеж или схема.
Валентин Гафт живет во мне как роскошное панно: в центре — сам, Его Великолепие, Гафт — гениальный актер и поэт, в гениальном черном фраке с потрясающей бабочкой и ослепительной хризантемой в петлице;
слева — Гафт-самоед, больной и нервный, в окружении благородного Игоря Кваши и других самых близких, но все равно далеких друзей;
справа — Гафт-культурист с рельефными бицепсами и большими глазами в окружении взвинченных женщин и проходящих жен;
сверху — Гафт-Саваоф, мирный, светящийся нежной добротой, прощением и грустной мудростью;
а внизу — Гафт в адовом огне собственных глаз, полный почти настоящего гнева и желчи.
Тут он — конечное слияние Фауста с Мефистофелем, тут гений и злодейство совместились. Хотя гений — подлинный, а злодейство — придуманное, чтобы не было так больно жить. В этом секрет.
Жить доброму и ранимому Гафту действительно больно.
Не то такая жизнь, не то таков Гафт.
По обеим сторонам панно запущены гирлянды из фаса, профиля и три четверти в бесконечных сменах выражения лица и настроения: веселья, грусти, восторга, муки, любви, ненависти, озорства и любопытства.
Лицо то открытое, как у ребенка, то закрытое, как у тайного агента Средневековья, то счастливое, то страдающее, то отрешенное, то земное и мученическое. Вот уж действительно — человек с тысячью лиц.
Выбирай любое.
Я выбрал давно — обожаю Гафта за все: за любовь к матери-сцене, сыновнюю преданность ей, за стихи, эпиграммы и роли, за драгоценное мерцание граней таланта.
Я необъективен к нему и не хочу быть объективным, потому что объективность по отношению к этому человеку — чушь и мелочность души.
Его надо любить, и только тогда он понятен и хорош.
Баба-Яга у Шварца в «Двух кленах» говорила: «Отойди, Василиса-работница, ты меня не понимаешь! Меня тот понимает, кто мной восхищается!»
Это про Валентина. Кто не восхищается им, никогда не поймет богатства души этого тотально талантливого человека. Он актер, поэт, философ, лирик, трагик, иллюзионист, но главное, он лицедей, он не живет без вашего восхищения, он умрет, если не будет вами немедленно любим.
А еще я был на его юбилее, он играл такие разные роли (какие кружева!); а еще мы с ним заседаем в Академии дураков, там он однажды читал свои стихи (такие грустные!);
а еще мы с ним однажды сымпровизировали дуэль на стихах и эпиграммах (как все радовались!).
Счастье!
Да. Нынче истинный талант — наше единственное прибежище и спасение. Восхищайтесь талантливыми, храните их в своей душе, оберегайте их и любите, иначе жизнь наша пройдет на скотном дворе в хлеву золотого тельца.
Любите Гафта!

эпиграмма Ролана Быкова  Валентину Гафту--

Мой нежный Гафт, мой нервный гений,
Храни тебя Господь от тех,
Кто спровоцировал успех
Твоих незрелых сочинений...
*        *        *

эпиграмма Валентина Гафта Ролану Быкову

Ему бы в сборную по баскетболу.
Какой-то черт сидит в нем, бес.
Всего лишь два вершка от пола,
Но звезды достает с небес.

*       *      *

«Я всё умею — пилить, строгать, колоть.
Мужик должен всё это делать, а не гири тягать в фитнес-клубе.
Ой, жалуются некоторые, работы нет.
Научись плитку класть — будешь на «Мерседесе» ездить.
Я у себя на участке город целый выстроил, баню, сарай.
А если на диване лежать и дыню наедать — плохо закончишь.
Алкоголем, наркотиками. К сожалению, сейчас много таких мужиков...».

Когда ко мне приезжают, говорят: «Далеко вы забрались».
А я спрашиваю: «Далеко от чего?»
И человек замолкает.
Из-за того, что я в деревне живу, у меня каждый день другой.
Каждый день — другое небо.
Утром встал — и завертелось, а вечером смотришь и видишь: и такие облачка, и этакие Господь подпустил. Ни фига себе!
Стоишь и как безумный смотришь на эти звезды и думаешь:
«Боже мой, вот завтра умру, и что я скажу ему?»
Как в молитве говорится: если тень твоя так прекрасна, каков же ты сам?
Я однажды вошел в дом, думал, сейчас компьютер включу, а электричества не было.
И я оказался в полной темноте.
Лягте как-нибудь в темноте, отключите все «пикалки» и задайте себе такой вопрос: кто вы и как вы живете?
Я вообще нормальный парень или так себе?

Пётр Мамонов

ПЕРЕБИРАЯ АРХИВ ---

"Никита Сергеевич Хрущев во время танца никак не выражал своего отношения.

По окончании - вежливо поаплодировал.
А потом весело и непринужденно разговаривал с артистами: пожимал руки, благодарил.
Но на выходе, когда к нему прорвались корреспонденты и стали спрашивать, как ему все это понравилось, он вдруг нахмурился и сказал, что, с его точки зрения и с точки зрения советских людей, это - просто аморально.
Правда, он добавил, что зря хороших девушек заставляют делать плохие вещи на потеху пресыщенной, развращенной публике.
Закончил словами: "В Советском Союзе мы привыкли любоваться лицами актеров, а не их задницами!"

Виктор Суходрев

Мы снимали картину, которая называлась «Очи черные».
Она снималась и в Москве, и в Костроме, и в Петербурге, и в Италии.
И там по сюжету упоминается шпиц, с которым гуляла Анна Сергеевна.
Ассистент по реквизиту был петербургский, всегда не очень трезвый и все время находивший этому объяснения: то у него болел зуб, то это лекарство... Вот он приволок пса значительно больше шпица, уверяя, что с большим трудом купил его у какой-то бабули, уговорив ее и обещав ей подарить фотокарточку Марчелло Мастроянни.
Заплатил какие-то астрономические, по его рассказам, деньги.
И таким образом у нас появился этот пес.
В общем, для шпица он был великоват.
Но мы посмотрели, что Лена Сафонова, игравшая главную роль, девушка крупная, и с маленьким песиком она бы выглядела в наше время немножко не так, как бы нам хотелось, так скажем.
Пса звали Яша. По крайней мере, так нам сказал этот человек.
Впоследствии уже выяснилось, что этот пес абсолютно дворняжный, с тяжелой судьбой, вероятно, боевой.
Но тем не менее пес оказался в работе потрясающий.
Во-первых, он сразу понял, кто главный, и прибился к итальянской продюсерше, Сильвии Чекки Д’Амико.
Ни Михалков, ни Мастроянни его не интересовали, он сразу понял, что в этой невысокой женщине весь смысл.

Снимался пес потрясающе. Действительно, ни одного дубля из-за него не было испорчено.
Нужно было спать – он лежал.
Сильвия его укладывала, гладила, и он лежал.
Длинная сцена, панорама, потом какая-то актерская сцена шла у Мастроянни с Сафоновой – пес лежал не шевелясь.
Как он это все понимал, не знаю.
Видимо, перспектива прекрасного будущего, которое он уже подозревал, заставляла его усмирять свой нрав.

Постепенно у Сильвии он отъелся. Съездил в Кострому, потом съездил в Петербург.
И потом он уехал в Италию, съемки закончились там.
И там же он и остался.
Сильвия – она дочь очень известной сценаристки Сузу Чекки Д’Амико, автора, в частности, «Римских каникул», «Похитителей велосипедов», многих картин Росселини. В общем, такая гранд-дама итальянского кино.
Она очень властная женщина была.
У них до этого жила какая-то собака, которая очень тяжело и долго умирала. И Сузу сказала, что больше у нас собак в доме не будет.
То, что она говорила, было категорично.
И когда появилась Сильвия с Яшей (у них была двухэтажная квартира), то бабушка ей сказала: на второй этаж, и чтобы я его не видела.

Яша сразу все понял. Когда приходил с прогулки, он сразу бегом бежал на второй этаж.
Но длилось это недолго.
Однажды гулявшая с псом бонна-филиппинка принесла его на руках, трясясь от ужаса, и сказала, что совершенно неожиданно он вдруг спрыгнул с тротуара на проезжую часть и попал под велосипед.
В травмах, помятый, ну, естественно, куда его тащить на второй этаж.
Она его положила прямо в прихожей.
Бабушка, при всей своей суровости, не чужда была и некоего человеколюбия, или собаколюбия, в данном случае.
Она подошла и первый раз его погладила.
Пес вяло помахал хвостиком, благодарно посмотрел.
Потом приходил ветеринар.
И пес в течение недели примерно лежал на диванчике.
Когда я примерно через три недели опять появился в этом доме, пес уже валялся на первом этаже на диване уже у Сузу.
На Сильвию он смотрел примерно так же, как на бонну, с ним гулявшую.
Он переменил хозяйку.
Он был ухоженный, он был мыт шампунем, от него пахло лучше, чем от хозяев в этом доме.
Пес прекрасно питался.

Потом я уехал. Прошло какое-то время, я опять оказался в Италии, пришел к ним в гости.
Пес вроде меня не узнал, он никак не среагировал на мой приход.
Там было много народу, все сидели за столом.
Все гладили Яшу, чем-то его кормили.
Хозяева говорили: не надо его кормить.
Яша скромно стоял: ну, не надо, так не надо.
Но если давали, он съедал.
А так ничего не просил.
Чудно понимал по-итальянски все команды.
Мне предложили: а поговори с ним по-русски, может быть, он что-нибудь вспомнит.
Я что-то ему говорил, называл какие-то имена, пес никак не реагировал.
И я решил, что все, уже отрезанный ломоть.
Народ еще оставался там, а мне нужно было уйти чуть пораньше, и в прихожей, уже когда я почти открывал дверь и выходил, ко мне подошел Яша, покосившись на оставшихся в комнате, ткнулся мне носом в коленку и молча так стоял.
Мол, ну ты ж пойми, ситуация.
Я его погладил, он благодарно помахал хвостом и ушел.

Вот так пес выбрал шикарную неволю вместо вольной собачьей жизни в Петербурге.
Пес прожил долгую счастливую жизнь.
Он уезжал на отдых в Монтекатини, пил эти термальные воды.
Всегда был ухожен, прекрасен.
Вот такую судьбу, можно сказать, он выбрал себе сам.
Потому что он все сделал для этого.
Он совершенно сознательно по жизни шел к этому, выбрал эту судьбу.

Александр Адабашьян