АКТЁРСКИЕ БАЙКИ
Однажды Зиновий Гердт и Валентин Гафт ужинали в ресторане.  Сели за  стол, Гафт говорит: "Ну что, Зиновий Ефимович, закажем по коньячку?" Гердт качает головой: "Нет-нет, Валя, подождите, ну что вы торопитесь? Смотрите меню спокойно". Ровно через десять минут официант приносит  бутылку шампанского и ставит на стол: "Это для вас — с того столика". Оборачиваемся – там кланяются. "Спасибо.  Спасибо." Потом появляется  ещё шампанское. Следом – бутылка коньяку, за ней – бутылка вина... И через час полстола уставлено всевозможными бутылками. Зиновий Ефимович: "Ну вот, Валя, а вы собирались заказывать".

Лев Дуров "Байки на бис"
Булочка с «ПРИБОЕМ»
Школу я не любил, а она – меня. Да я в нее фактически и не ходил. Прогуливал безбожно.
Зато задолго до окончания школы я уже прекрасно овладел ненормативной лексикой, научился курить и цыкать сквозь зубы, как заправская шпана. Но курить меня отучили быстро – без всяких пилюль и нотаций.
Однажды, когда в школе шли уроки, я скрылся в туалете и с папироской в зубах стал комментировать из окна футбольную игру в школьном дворе:
– Рыжий, так тебя и эдак! Кому ты подаешь, эдак тебя и так! А ты, Длинный, трах-тарарах, совсем мышей не ловишь!
Слышу – кто-то вошел. Ну, думаю, еще один такой же прогульщик, как и я. А оглянуться мне некогда – очень уж увлекся игрой. И тут меня хлопают по плечу и просят:
– Оставь.
Я, опять же не оборачиваясь, откусываю слюнявку и передаю через плечо с обязательной в таких случаях репликой:
– Свои надо иметь.
Тот не отвечает и продолжает за моей спиной докуривать мой чинарик. А я уж совсем в раж вошел.
– Славка, так тебя и эдак! Не видишь, куда бьешь, эдак тебя и так?!
– Ну, Дуров, пойдем – хватит.
Оборачиваюсь – директор школы! Спускаемся в его кабинет.
– Мерзавец, – говорит он мне, – ты что куришь?
– «Беломор», – отвечаю.
– Дай сюда!
Я вынимаю из кармана пачку, кладу ему на стол.
– Сколько тебе денег дает мать на день?
Не помню уж сейчас после всех этих денежных реформ, сколько мне давала мать на обед. Мы жили бедно и всего было в обрез. Называю сумму.
– А сколько стоит «Беломор»? – спрашивает.
Опять называю сумму, которая сжирает весь мой дневной бюджет.
– Негодяй! – говорит он, кладет мой «Беломор» в стол и вытаскивает оттуда пачку «Прибоя». – Вот что тебе, стервецу, надо курить! И тогда тебе останется хоть на булочку! Вон отсюда, чтобы я тебя больше не видел!
Когда я вышел из кабинета, почувствовал, что лицо мое горит. Ведь он не ругал меня за прогул, не говорил о том, что «курить вредно». Ведь ни один дурак не станет утверждать, что «курить полезно».
Он всего-навсего хотел, чтобы я имел возможность покупать себе каждый день булочку! Директор школы курит «Прибой», а его сопливый ученик позволяет себе «Беломор», который в три раза дороже!
Эта беседа в одни ворота произвела на меня такое впечатление, что через несколько дней я бросил курить. И понял, какой это был грандиозный педагог. Окончательно я убедился в этом после другой истории.
Однажды мы затеяли драку – класс на класс. Конечно, тут же доложили директору. Он ворвался в класс, дернул свой мундир так, что с него все пуговицы осыпались, и закричал, повышая голос по хроматической гамме:
– Дуров! Сегодня ты ударил своего товарища, завтра ты ударишь своего учителя, потом – меня, потом ты убьешь члена правительства, а потом начнешь бить стекла!
Все замерли. Тогда я мало чего понял. А вот позже, анализируя его тираду, до меня дошло: ну что такое член правительства? Ничто! А вот стекла после войны – это была великая проблема. Особенно – для директора школы.
Да, грандиозный был педагог наш директор!

87 лет – дата, конечно, внушительная, но возраст – это не величина цифры, а состояние духа. У Бунина в повести «Деревня» есть щемящее определение: «это был старозаветный мужик, ошалевший от долголетия».
Детство маленького Ширвиндта было вполне светским: в то время в Москве и речи не могло быть о соблюдении еврейских традиций. Дань еврейству была отдана не в религиозной, а музыкальной части. Как и любого хорошего еврейского мальчика, родители Саши видели его в будущим великим скрипачом. Но непутевый скрипач уроки музыки нещадно прогуливал, и грезил о кино и театре. Так что решение сына поступить после школы в Щукинское театральное училище родителей не удивило.
Поступил он туда без проблем, зато, когда прогремело «дело врачей», пришлось очень нелегко. «В 1953 году меня под это дело из института выгоняли. Я, правда, не врач, но все равно выгоняли, чистка была всего населения. Но я проскочил, ничего, жив-здоров, – вспоминает Ширвиндт. – А вскоре в Театре эстрады замечательный режиссер Саша Конников делал обозрение «Москва с точки зрения». И я, молодой, только после театрального училища, должен был водить зрителей по Москве. И Саша сказал мне, что с такой фамилией это утопия. Ну, я и взял фамилию Ветров. Потому что, когда сажали моих дядей и теток, меня на всякий случай отправили в поселок Сокол. Там жили наши друзья Ветровы, и я стал на некоторое время Ветровым. Но, скажу я вам, это была единственная в моей жизни программа под чужой фамилией. Больше моя немецко-еврейская фамилия меня никогда не смущала, и нигде не мешала. Так что теперь я, мой сын, мои внуки и правнуки – Ширвиндты. Таня Васильева всегда мне говорит: «Я ни о чем в жизни не жалею, только завидую Шурке, что он нашел в себе мужество оставить свою фамилию». У меня в Театре сатиры четыре Васильевых, а Ицыкович была бы одна».
Александр Анатольевич – великий острослов. Причём, шутить умеет с фирменным, абсолютно невозмутимым выражением лица. Его ироничные высказывания можно собрать в «золотую коллекцию» и перечитывать – столько в них искромётного юмора и жизненной мудрости! Вот, например, некоторые из них.
О любви.
«В моей профессии любовь постоянно приходится играть. Про любовь я наигрался, поэтому в жизни, когда говорят «любовь», у меня сразу возникает ощущение либо вранья и соплей, либо сурового быта: дети, внуки, тещи, невестки, обязательства… И всплывают воспоминания: когда начиналась вся эта любовь, не было ни квартир, ни машин. Велосипеды были.
А как любить на велосипеде? Женскую грудь я впервые увидел в родильном доме. Мама рассказывала, что, когда она стала меня кормить, я смотрел на грудь как настоящий бабник… Получается, что в жизни я однолюб. То есть мужчина, испортивший жизнь только одной женщине…»
О верности и молодости
«Жён на старости лет не меняют! Все эти культы молодости, новомодные силиконы – химия. А я люблю натуральный продукт. Пусть он уже не очень свежий, зато я буду знать, что он выращен в огороде, а не в химической лаборатории… И сам буду доживать со своим лицом, и ничего в нем менять не буду. Помню, меня покойная Люся Гурченко как-то заставила челюсть сделать — для голливудской улыбки. Мы с ней снимались в фильме «Аплодисменты, аплодисменты…». Она сказала: «Всё, я сниматься с тобой не буду, езжай делать челюсть!» А ей нельзя было ни в чём отказать — при её-то напоре. В общем, она меня дожала. Я и поехал. Делали мне челюсть не у дантистов, а в мастерской на «Мосфильме». Залили в рот самосвал бетона — я чуть не задохнулся. А потом слепили страшную белую челюсть каких-то лошадиных размеров… Я приехал в Ленинград, воткнул её в рот и спросил Люсю: «Ну, ты шовольна? Я шепель шкашать нишего не могу». А она: «Зато как выглядишь!»
О возрасте.
На очередной диспансеризации у меня обнаружили синусовую брадикардию. В переводе на общедоступный – перебои. Вероятно, от сердца эти симптомы поползли по организму, и возникла мерцающая аритмия мысли.
Сейчас постановили, что нужно очень внимательно относиться к людям предпенсионного возраста. Это прекрасная находка. Можно, например, при достижении предпенсионного возраста начать переучиваться на другую профессию. И государство в этом поможет. Предположим, если ты всю жизнь занимался макраме, то в 60 лет логично осваивать лесоповал , чтобы к 85-ти где-то в районе Иркутска стать успешным китайским лесопромышленником. Такая неожиданная забота о стариках – или следствие полной неуверенности в молодежи, или хитрый ход для убыстрения вымирания, так как обычно, если мы что-то начинаем беречь, то это накрывается быстрее всего.
Несколько лет назад, я посчитал художественных руководителей московских театров находящихся в возрасте от 80 до 90 лет. Великая дама советского и постсоветского времяпрепровождения на этой Земле (пишу это с полной ответственностью) Галина Борисовна Волчек сказала как-то на встрече с артистами, что необходимо в силу возраста подыскать для наших кабинетов сиделок. Тем самым даже она признала наличие заболевания.
О времени.
Лет двадцать подряд я отдыхаю на Валдае – тупо сижу с удочкой. Саша Абдулов и Андрюша Макаревич на окраине Валдая построили дома. Когда Абдулов при всей своей занятости вырывался туда, там стоял дым столбом. Как-то звонит он мне полпервого ночи: «Дядя Шур, Андрюшка приехал, ребята собрались, давайте к нам». Я начинаю кобениться: «Саша, уже ночь, я старый. В следующий раз обязательно». И не оторвал задницу, не поехал. Сашку я больше не видел. Когда куда-то зовут, надо сразу лететь, а то есть риск больше никогда не увидеться.
Устраивали как-то вечер памяти Элика Рязанова в Концертном зале имени Чайковского. Через три дня там же – вечер памяти Булата Окуджавы. Не прошло и недели – презентация книги о Михаиле Козакове. В Доме актера – вечер воспоминаний о Сереже Юрском. И я везде выхожу на сцену – становлюсь единственным случайно дожившим и превращаюсь в атрибут ритуальных услуг.
Об Израиле.
В последний раз я был в Израиле в 2016 году. А до этого – аж 21 год назад, в 1995. Тогда убили Рабина, и у нас отменился спектакль в Хайфе. И ничего за годы не меняется: море не украли, третий храм не построили. Мне очень-очень тут хорошо: как в гостях, откуда очень приятно возвращаться домой. Голос крови на этой земле звучит совершенно иначе, конечно. Но у меня никогда не было даже мыслей об эмиграции. Я физиологически не могу нигде больше существовать, кроме как в России. Ну, и тем более, ты здесь – действующая фигура, а там что, сидеть на пособие в сквере?!»
Об отношении к людям.
«Я прощаю людям абсолютно всё, кроме злости, скупердяйства и антисемитизма».
Отрывки из книг Александра Ширвиндта «Опережая некролог»,
«Я о себе»

Все знали, что Евгений Евстигнеев обычно сценариев почти не читает, а берет роль какой-то непостижимой интуицией. И вот однажды на съемках "Стариков-разбойников" Юрий Никулин, который, как известно , очень любил разыгрывать, ему серьезно сказал: "Женя, ты к завтрашнему дню хорошо подготовился?"
"А что у нас завтра?" - спросил ничего не подозревающий Евтигнеев.
"Как, ты забыл сценарий? - ответил Никулин. - Мы же прыгаем с парашютами! Я вот уже предупредил семью: мало ли что..."
Рязанов потом долго не мог понять, какого дублера от него требует Евстигнеев…(C)

Однажды в монастыре молодой монах, только-только принявший постриг, получил своё первое задание: переписать несколько церковных молитв, псалмов и законов… Занимаясь делом, он обратил внимание на то, что другие священнослужители переписывают подобные тексты не с оригинала, а с предыдущих (уже не раз переписанных) копий.
Он с удивлением поделился своим сомнением с настоятелем монастыря:
– Падре, братья переписывают тексты не с оригинала, а с копий, а вдруг в первой копии кто-то случайно допустил ошибку? Ведь те, кто переписывают, повторят её…
– Хм, сын мой, — ответил отец-настоятель, — вообще-то мы так делали столетиями… Но, в принципе, в твоих рассуждениях логика есть, —
и с этими словами он спустился в архив, находящийся в подземелье под монастырём, где издревле хранились оригиналы, в которые никто не заглядывал десятилетиями, поскольку всё переписывалось с копий.
Ушёл и… исчез…
Через сутки со времени его исчезновения обеспокоенный молодой монах спустился в архивные помещения, чтобы узнать, куда же запропастился святой отец. Не случилось ли с ним чего? Не сразу он нашёл его… Но заглянув в одну из самых дальних комнат, он вдруг увидел святого отца. Тот в прострации сидел перед открытым фолиантом и что-то бормотал себе под нос.
– Что произошло, святой отец? — воскликнул изумлённый монах, — Что случилось?!
– Celebrate, — простонал отец-настоятель, — слово было: c-e-l-e-b-r-a-t-e! А не celibate!
Примечания:
• Сelebrate — празднуй, радуйся;
• Сelibate — воздерживайся.
Мораль: всегда работайте с первоисточником!
из сети

Как известно, Ростислав Плятт и Юрий Никулин были близкими друзьями. Они соседствовали по дому, который располагался на Малой Бронной и нередко, когда выпадала такая возможность, друзья собирались за "чашкой чая", при этом, само собой, без анекдотических ситуаций такие встречи редко обходились.
А ещё они оба любили шутки и розыгрыши. И вот однажды Ростислав Янович достал для семьи Никулиных билеты на спектакль "Дальше - тишина" - попасть на который было невероятно сложно. Перед спектаклем Плятт спросил у Никулина: "Кого из вашей семьи вставить в пьесу?" На что Юрий Владимирович не моргнув глазом ответил: "Вставь Марию Петровну, мою тещу". Тещу, так тещу...
И вот, во время драматического монолога, стоя у окна, Плятт, играющий американского старика, вдруг говорит: "Противный дождик все еще идет. А бедная Мария Петровна выгуливает собачку Кутю", - и далее по тексту пьесы. Удивительно, но публика ничего не заметила - настолько ловко, не нарушая заданной интонации, ввернул Ростислав Янович в текст зарубежной пьесы московскую Марию Петровну с Кутей.
Никулины тряслись от смеха, а бедная Мария Петровна замерла, не веря услышанному:  «Что, что он сказал? Это про меня ?» – шепотом спрашивала она дочь. «Про тебя, про тебя», - сквозь смех, душивший ее, ответила та. Спектакль запомнился Никулиным надолго!
••••••••••••••••••••••••••
🏮Наш закрытый канал в TELEGRAM
https://t.me/+gM3qnBBK0fViZGFi

Когда режиссёр Владимир Грамматиков решил снимать фильм «Усатый нянь», он столкнулся с большой проблемой — выбор актёра на роль Кеши Четвергова. Ведь это должен был быть не просто молодой актёр, умеющий петь и играть на гитаре. Главное — он должен был уметь идти на контакт с детьми. Вот только такие режиссёру не попадались и он уже был почти в панике.
Вот как он рассказывал:
«Дети у меня уже отобраны были — 18 бармалейчиков в возрасте от трех с половиной лет, и они ждали жертву.
Я им говорил: «К вам придет дядя-артист, он должен с вами контакт установить. Вы делайте все, что хотите, а он должен с вами как-то справиться».
Вот так они жертву за жертвой и убирали.
И вдруг пришел Сережа Проханов. Я его знать не знал: он только окончил институт.
Спрашивает меня: «Вы, я слышал, ищете главного героя?»
Я говорю: «Не то чтобы ищу, я уже в панике, мне снимать через три недели, а его нет».
А он: «Можете не искать, это я».
Я отвел его в комнату, где ждали дети, а сам туда не захожу – мне с ними еще три месяца работать! Сережа зашел, дальше все как обычно: визг, крик, топотушки, ор. Вдруг – тишина. Я думаю: «Так, доэкспериментировался…» Тихо открываю дверь и в щелку вижу – Сережа лежит на полу, извивается, как рыба, и говорит: «Мы рыбы, а рыбы молчат». Дальше он вскочил, полетел бабочкой. И я увидел то, что искал: глаза детей, влюбленные глаза детей, которые смотрели на него! Если бы он прыгнул со второго этажа в окно, они бы не глядя поскакали за ним».

Фёдор Шаляпин и итальянские клакёры

Знаете ли вы, кто такие клакёры? Если ещё нет, то сейчас узнаете...
О-о-о, это были чрезвычайно влиятельные в театральном мире люди. Обычно полезные, но иногда и крайне опасные. В Западной Европе, начиная со времён Возрождения, и вплоть до середины XX столетия клакёры могли поддержать самый заурядный спектакль или наоборот – провалить гениальный. Всё зависело от суммы вознаграждения, а также от того, чья именно сторона оплатила их услуги. Клакёры – это своеобразная театральная мафия. Интеллигентная такая. Без насилия и кровопролитий.
Слово «клакёр» (claqueur) – французского происхождения. Оно означает буквально «хлопанье» и происходит от claque – хлопок ладонью. То есть, клакёры – это нанятые за деньги подставные зрители, которые бурно аплодировали и кричали «Браво!» во время театральных постановок. Для того чтобы создать искусственный успех отдельного артиста или целого спектакля. Услугами клакёров активно пользовались антрепренёры, драматурги и самолюбивые актёры. А во время уличных митингов хлопальщиков-кричальщиков нанимали политики и ораторы.
Клакёры, объединённые в профессиональные сообщества, именуемые клаками, не только хлопали и восторгались в нужных и заранее оговорённых местах. У каждого из них была своя специализация. Так, например, в парижской клаке было чёткое разделение ролей: «смехачи» заразительно хохотали в комических моментах спектакля; «знатоки» по ходу пьесы «тонко» комментировали игру актёров; «плакальщицы» плакали в трогательных местах, а особенно артистичные женщины-клакёры «теряли сознание» во время драматических эпизодов.
Такими манипуляциями хлопальщики умело «заводили» публику, что в конечном итоге приводило к росту популярности проплаченной постановки и увеличению кассовых сборов. Более того, специальные клакёры вели утончённые разговоры о театре и обсуждали премьеры в модных парижских местах – кафе, салонах и просто на бульварах. Вот так и создавалась иллюзия успеха определённого артиста или спектакля.
А иногда вместо успеха заказчик оплачивал провал. Это если нужно было опозорить представление конкурента. В этом случае клакёры надевали на лица презрительные выражения и проявляли всяческое недовольство. Они делали громкие неодобрительные замечания, шипели, свистели, топали ногами и выкрикивали оскорбления, чем зачастую срывали спектакль.
Русский журналист, публицист и фельетонист Влас Дорошевич в своём театральном очерке под названием «Шаляпин в „Мефистофеле“» описал неудачную попытку сорвать с использованием клакёров выступления русского баса в знаменитом миланском театре «Ла Скала» в марте 1901 года. Вот как сам Фёдор Иванович Шаляпин прокомментировал газетчикам начало той скандальной истории: «Ко мне в дом явился какой-то шеф клаки, и предлагал купить аплодисменты. Я аплодисментов никогда не покупал, да это и не в наших нравах. Я привёз публике своё художественное создание и хочу только её свободного приговора: хорошо это или дурно. Мне говорят, что клака – это обычай страны. Этому обычаю я подчиняться не желаю. На мой взгляд, это какой-то разбой».
Эти слова и действия Шаляпина мгновенно сделались сенсационной новостью. Итальянские газеты на все лады обсуждали дерзкий поступок русского выскочки. Подумать только, какой-то неотёсанный крестьянский сын из далёкой России посмел отказать самому синьору Мартинетти, шефу миланской клаки, а потом ещё публично заявил репортёрам, что не будет платить за аплодисменты. Это же невозможно! Это неслыханно! Ведь все артисты платят. Клакёрам платит даже сам великий Энрико Карузо!
Страсти подогревались в течение нескольких дней. Гарантированная оплата десяти спектаклей никому неизвестному Шаляпину распаляла и возмущала редакторов пятнадцати театральных газет, артистов театра, критиков и заранее оскорблённую публику. Вся миланская богема предвкушала полный провал.
– Он непременно будет освистан! – неслось изо всех углов.
– Да уж наши клакёры устроят этому наглецу тёплый приём! – злорадно пророчили недоброжелатели.
– Да кто он вообще такой? – шептались вокруг, – Где вообще такое видано, чтобы итальянский театр приглашал русского актёра петь итальянскую оперу, когда своих певцов девать некуда!
– Конечно же, он непременно откупится! С таких-то гонораров – пятнадцать тысяч франков всего за десять выступлений. Да этот русский купит всех миланских клакёров! – заламывали руки завистники.
Но Шаляпин был непреклонен в своём решении. Вплоть до отказа петь, раз у них такие порядки. И тогда артистический мир раскололся. Одни вознесли русского певца в герои. Другие страстно советовали помириться со всемогущим Мартинетти. Упёртые злопыхатели жаждали увидеть провал своими глазами. Они правдами и неправдами добывали билеты, продающиеся по небывало высокой цене – в 7 раз выше обыкновенного.
Наступил вечер первого выступления Шаляпина. Публика стекалась в «Ла Скалу» на оперу «Мефистофель», созданную итальянским композитором и поэтом Арриго Бойто. Толпа была подогрета слухами и домыслами о невероятном русском, который посмел нарушить старинные итальянские традиции. Многие зрители жаждали стать очевидцами скандала. Занавес поднялся. Оркестр заиграл пролог. На сцену вышел Мефистофель. Зал затих…
Шаляпин начал петь… и… искушённая миланская публика приняла и полюбила его голос с первой же взятой ноты! Это было невероятно: пролог прервался бурными овациями! Спектакль был остановлен. Потому что шум аплодисментов и восторженные крики заглушили оркестр. Такого в «Ла Скала» ещё не бывало.
– Bravo!!! Bravissimo!!! – неистовствовал партер. Богатые господа в ложах тоже вскочили и восхищённо отбивали ладоши. В королевской ложе местные аристократы одобрительно сверкали бриллиантами.
Не хлопали только те, кто пришёл на спектакль для того, чтобы его сорвать. Глава миланских клакёров Мартинетти угрюмо съёжился в кресле. А зал продолжал реветь от восторга и аплодировать Шаляпину.
И вот тут произошло самое удивительное в этой истории. Клакёры не выдержали и тоже стали хлопать русскому певцу... Совершенно бесплатно.
Полная версия заметки тут:
https://polzam.ru/.../1467-fjodor-shaly … yanskie...

Мастрояни, Делон и Бельмондо грезили о ней. 85-летняя легенда поразила изменившейся внешностью

https://interesnoznat.com/interesno/mas … 49214piqfY