У Сальвадора Дали была очень хитрая уловка для владельцев ресторанов.

Посещая развлекательное заведение впервые, он собирал большую компанию друзей и знакомых, и целый вечер угощал всех любыми блюдами и напитками из меню.

Когда же приходило время расплачиваться по счетам, художник демонстративно выписывал чек на огромную сумму, а затем... переворачивал чек и на обратной стороне писал несколько теплых слов в благодарность хозяину заведения и ставил свой автограф.

Расчет мэтра был прост и безотказен: пользуясь своей славой живого гения, Дали был уверен, что хозяин ресторана ни за что не решится обналичить чек с оригина
лом подписи самого Дали!

Так оно обычно и бывало: рестораторы понимали, что смогут со временем выручить гораздо больше денег за этот чек, чем просто сумма по счету, ну а мэтр экономил кучу денег.

Экзамен на режиссерском факультете ВГИКа:

— Допустим, мужчина и женщина пришли вместе в гости.
Как сразу дать понять зрителям, что это — муж и жена?

Один студент:
— Она поправляет ему галстук.
— А может, это его секретарша?
Другой студент:
— Она нежно целует его в прихожей.
— Ну, это, скорее, любовница.
Третий:
— Он ворчит: "Зачем я на тебе женился..."
— А может, они уже в разводе?
Четвертый:
— Он достает у нее из сумочки платок, сморкается и сует обратно в сумку.
— Пять.

Это не анекдот, а реальная история из мастерской Михаила Ромма — студентам ВГИКа нужно было сделать бессловесный этюд, где мужчина и женщина входят в помещение – и зрителям сразу должно быть понятно, что те женаты.
Студентом-автором оригинального этюда с носовым платком был юный Андрей Тарковский.

«На дворе стоял тридцать второй год. Шестнадцатилетний Зяма пришел в полуподвальчик в
Столешниковом переулке в скупку ношеных вещей, чтобы продать пальтишко (денег не было совсем).
И познакомился там с женщиной, в которую немедленно влюбился.
Продавать пальтишко женщина ему нежно запретила («простынете, молодой человек, только начало марта»).

Из разговора о погоде случайно выяснилось, что собеседница Гердта сегодня с раннего утра пыталась добыть билеты к Мейерхольду на юбилейный «Лес», но не смогла.
Что сказал на это шестнадцатилетний Зяма?
Он сказал: «Я вас приглашаю».
– Это невозможно, – улыбнулась милая женщина. – Билетов давно нет…
– Я вас приглашаю! – настаивал Зяма.
– Хорошо, – ответила женщина. – Я приду.
Нахальство юного Зямы объяснялось дружбой с сыном Мейерхольда.
Прямо из полуподвальчика он побежал к Всеволоду Эмильевичу, моля небо, чтобы тот был дома.
Небо услышало эти молитвы.Зяма изложил суть дела – он уже пригласил женщину на сегодняшний спектакль, и Зямина честь в руках Мастера! Мейерхольд взял со стола блокнот, написал в нем волшебные слова «подателю сего выдать два места в партере», не без шика расписался и, выдрав листок, вручил его юноше.
И Зяма полетел в театр, к администратору.
От содержания записки администратор пришел в ужас. Никакого партера, пущу постоять на галерку…
Но обнаглевший от счастья Зяма требовал выполнения условий!
Наконец компромисс был найден: подойди перед спектаклем, сказал администратор, может, кто-нибудь не придет…
Ожидался съезд важных гостей.
Рассказывая эту историю спустя шестьдесят с лишним лет, Зиновий Ефимович помнил имя своего невольного благодетеля: не пришел поэт Джек Алтаузен! И вместе с женщиной своей мечты шестнадцатилетний Зяма оказался в партере мейерхольдовского «Леса» на юбилейном спектакле.
И тут же проклял все на свете.
Вокруг сидел советский бомонд: тут Бухарин, там Качалов…
А рядом сидела женщина в вечернем платье, невозможной красоты.
На нее засматривались все гости – и обнаруживали возле красавицы щуплого подростка в сборном гардеробе: пиджак от одного брата, ботинки от другого…
По всем параметрам, именно этот подросток и был лишним здесь, возле этой женщины, в этом зале… Гердт, одаренный самоиронией от природы, понял это первым.
Его милая спутница, хотя вела себя безукоризненно, тоже явно тяготилась ситуацией.
Наступил антракт; в фойе зрителей ждал фуршет. В ярком свете диссонанс между Зямой и его спутницей стал невыносимым.
Он молил бога о скорейшем окончании позора, когда в фойе появился Мейерхольд.
Принимая поздравления, Всеволод Эмильевич прошелся по бомонду, поговорил с самыми ценными гостями…
И тут беглый взгляд режиссера зацепился за несчастную пару. Мейерхольд мгновенно оценил мизансцену – и вошел в нее с безошибочностью гения.
– Зиновий! – вдруг громко воскликнул он. – Зиновий, вы?
Все обернулись. Мейерхольд с простертыми руками шел через фойе к шестнадцатилетнему подростку.

– Зиновий, куда вы пропали? Я вам звонил, но вы не берете трубку…
(«Затруднительно мне было брать трубку, – комментировал это Гердт полвека спустя, – у меня не было телефона».
Но в тот вечер юному Зяме хватило сообразительности не опровергать классика.)
– Совсем забыли старика, – сетовал Мейерхольд. – Не звоните, не заходите… А мне о стольком надо с вами поговорить!
И еще долго, склонившись со своего гренадерского роста к скромным Зяминым размерам, чуть ли не заискивая, он жал руку подростку и на глазах у ошеломленной красавицы брал с него слово, что завтра же, с утра, увидит его у себя… Им надо о стольком поговорить!

«После антракта, – выждав паузу, продолжал эту историю Зиновий Ефимович, – я позволял себе смеяться невпопад…» О да! если короля играют придворные, что ж говорить о человеке, «придворным» у которого поработал Всеволод Мейерхольд?
Наутро шестнадцатилетний «король» первым делом побежал в дом к благодетелю.
Им надо было о стольком поговорить! Длинного разговора, однако, не получилось.
Размеры вчерашнего благодеяния были известны
корифею, и выпрямившись во весь свой прекрасный рост, он – во всех свысока – сказал только одно слово:
– Ну?
Воспроизводя полвека спустя это царственное «ну», Зиновий Ефимович Гердт становился вдруг на локоть выше и оказывался невероятно похожим на Мейерхольда…»

Байка времен ефремовского «Современника»---

/ ее поведала актриса Алла Покровская./

Олег Ефремов, преданный рыцарь Театра, просто заразил своих соратников любовью к Системе Станиславского.
Любые посиделки неизменно сводились к разговорам об элементах Системы: о Внимании, Общении, Оценке факта…
Однажды на гастролях в Румынии актеры собрались в гостинице – отметить окончание рабочего дня.
Отметили, после чего Александр Калягин и Валентин Гафт затеяли спор о Системе, а Евгений Евстигнеев, «отметивший» покруче прочих, завалился на кровать и моментально захрапел.
Он вообще споров об актерском мастерстве не уважал и теорией не интересовался, полагаясь больше на талант и интуицию.

Гафт же с Калягиным сцепились крепко и доспорились до того, что решили тут же в номере, на суд прочих товарищей по профессии, сыграть этюд на Оценку факта – кто лучше!
Фабулу придумали такую: у общественного туалета человек ждет очереди по малой нужде.
Туалет все занят и занят, в конце концов он не выдерживает, дергает дверь, она открывается, а там – повешенный!
Не поленились – соорудили «повешенного» из подушки, прицепили его в стенной шкаф и принялись играть.
Один сыграл неподдельный ужас и бросился с криком за помощью, другой, представив возможные неприятности, тихонько слинял, пока никто не увидел… Актеры-то блистательные, что Гафт, что Калягин – оба сыграли классно, «судьи» затруднились, и тогда кто-то предложил разбудить Евстигнеева – посмотреть, что он сделает!
Долго расталкивали, объясняли наперебой, он отбрыкивался, пытался завалиться обратно, наконец, пробурчал: «Ладно!» – и пошел к шкафу.
Уже через секунду все ржали, глядя, как Евстигнееву невтерпеж, как он приседает и припрыгивает, как он сначала деликатно постукивает, потом барабанит в дверь…
В конце концов, доведенный до полного отчаяния, он рвет на себя дверь «туалета», видит этого «повешенного», ни секунды не сомневаясь, хватает его, сдирает вместе с веревкой, выкидывает вон и, заскочив в туалет, с диким воплем счастья делает свое немудреное дело, даже не закрыв дверь!

Громовой хохот, крики «браво!» и единогласно присужденная победа были наградой гениальному Евстигнееву, который, раскланявшись с аудиторией, тут же рухнул досыпать.

От сумы, тюрьмы и миллионов.
За неизвестное стихотворение Геннадия Шпаликова коллекционер в Аукционном доме «Антиквариум» предложил 1 миллион 600 тысяч рублей

https://www.novayagazeta.ru/articles/20 … E-2_2r6hEk

Малюсенькая  история   про Александру  Николаевну.

/ рассказывает Градский/

Середина 80-х, наверно.
Я агитирую Макаревича  в Росконцерт.
А он отказывался, упирался. *Не хочу я работать в *Росконцерте*, меня заставят там какое-то дерьмо играть*.
И доля правды в этом была. Я всем сказал: если вы хотите, чтобы «Машина времени» ездила и делала сборы, то как она будет играть песни советских авторов? Они должны играть свои вещи. Иначе просто на концерт никто не придет. Их освищут.
И Макар жутко упирался. Он не хотел идти на профессиональную работу, хотел остаться в клубах, со своей аудиторией.

Наконец-то я его уболтал. Мы с ним по телефону на эту тему разговаривали.
Он выражал очень серьезные опасения.
Я говорил: «Ну я же пою? Я же езжу. Что тебе мешает?» –
«Вот мне скажут...». Кстати, сказали и раз, и другой, и третий… была эта хрень.
И я на худсоветы ездил, отбивал его,
и Пахмутова по моей просьбе приезжала.

Она говорила: «Тебе нравится «Машина времени»?».

Я отвечал: «Мне – да» –
«А мне что-то не очень».
Я говорю: «Александра Николаевна, я вас очень прошу».
Она: «Поняла».

Аля вставала первой и говорила:
«Это замечательный музыкальный коллектив со своим ярко выраженным художественным лицом!».

И после этого все затыкались, и худсоветы проходили на ура.

Она спрашивала: «Ну, я все правильно сказала?»;
я говорю: «Конечно, правильно, Александра Николаевна».