Всё меньше о себе — всё чаще обо всём — о чёрных тополях, о времени, о снеге, о том, как три звезды сверкают за окном, как, тяжело дымясь, охладевают реки.
Всё больше обо всём. О схожести судеб, Всё реже о своей недостижимой цели. Как мало надо нам — огонь, вода и хлеб, да воздуха глоток, да чтобы птицы пели...
Саша Чёрный «Если взрыть снежок под ёлкою у кочки...» Если взрыть снежок под ёлкою у кочки, Под навесом зимних дымчатых небес Ты увидишь чудо из чудес: На бруснике изумрудные листочки! Если их к щеке прижать нетерпеливо, О, как нежен влажный их атлас! Словно губы матери счастливой, Перед сном касавшиеся нас... Иней все берёзы запушил, Вербы в белых-белых пышных сетках... Спит зима на занесённых ветках, Ветер крылья светло-синие сложил... Горсть брусничных веток я связал в пучок, Дома их поставлю в банку из-под мёда — Пусть за дверью воет непогода: На моём столе — весны клочок... 1921
Всего и надо, что вглядеться, — боже мой, всего и дела, что внимательно вглядеться, — и не уйдешь, и никуда уже не деться от этих глаз, от их внезапной глубины.
Всего и надо, что вчитаться, — боже мой, всего и дела, что помедлить над строкою — не пролистнуть нетерпеливою рукою, а задержаться, прочитать и перечесть.
Мне жаль не узнанной до времени строки. И все ж строка — она со временем прочтется, и перечтется много раз, и ей зачтется, и все, что было в ней, останется при ней.
Но вот глаза — они уходят навсегда, как некий мир, который так и не открыли, как некий Рим, который так и не отрыли, и не отрыть уже, и в этом вся печаль.
Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас, за то, что суетно так жили, так спешили, что и не знаете, чего себя лишили, и не узнаете, и в этом вся печаль.
А впрочем, я вам не судья. Я жил как все. Вначале слово безраздельно мной владело. А дело после было, после было дело, и в этом дело все, и в этом вся печаль.
Мне тем и горек мой сегодняшний удел — покуда мнил себя судьей, в пророки метил, каких сокровищ под ногами не заметил, каких созвездий в небесах не разглядел!
В один прекрасный день я все долги отдам, Все письма напишу, на все звонки отвечу, Все дыры зачиню и все работы сдам. И медленно пойду к тебе навстречу. Там будет светлый мост — дорога из дорог, Цветущая большими фонарями. И на перилах снег. И, кто б подумать мог, - Зима и тишина... и звёздный хор над нами! Лидия Чуковская, 1947
Эти стихи прислала мне вконтакте одна моя знакомая. Писать стихи стала после того, как получила 60% ожогов тела. Лежала уже без надежды на выздоровление, тогда её лечащий врач сказала:" или пан, или пропал" и стала делать ей какие - то уколы в пятки и вылечила её! За окном салют сверкает Значит скоро Новый год Зима ёлки наряжает Веселится весь народ
Новый год уж на пороге Тигра он ведёт с собой Он здоровый сильный ловкий Пусть прогонит вирус злой
Пусть Новый год будет удачным Принесёт всем мир покой Что б болезни отступили И о масках позабыли
Пусть весь Мир живёт в согласьи Процветает труд любовь Что б на век ушли ненастья И душа запела вновь Конечно, может быть стихи несовершенны, человек этому нигде и никогда не учился.( ни одного знака препинания). Ей 85 лет, весьма активная старушка, очень рукодельная, пока внуки были маленькие, шила им новогодние костюмы. Участвует во всех городских конкурсах. Возделывает большой огород. Недавно освоила компьютер.
Светлана Л Может быть, стихи и не совершенны, но от души и о том, что тревожит и чувствует. Это всегда привлекает и трогает. Спасибо, Светлана. И душа запела вновь...
Какая женщина мужественная. Перенесла такую беду, не сломалась, дожила до преклонных лет и полна сил, и главное, сохраняет оптимизм. И врач вызывает чувство восхищения, не побоялась взяться за лечение.
Подставь ладонь под снегопад, Под искры, под кристаллы. Они мгновенно закипят, Как плавкие металлы. Они растают, потекут По линиям руки. И станут линии руки Изгибами реки. Другие линии руки Пролягут как границы, И я увижу городки, Дороги и столицы. Моя рука как материк — Он прочен, изначален. И кто-нибудь на нем велик, А кто-нибудь печален. А кто-нибудь идет домой, А кто-то едет в гости. А кто-то, как всегда зимой, Снег собирает в горсти. Как ты просторен и широк, Мирок на пятерне. Я для тебя, наверно, бог, И ты послушен мне. Я берегу твоих людей, Храню твою удачу. И малый мир руки моей Я в рукавичку прячу. Давид Самойлов.
Плывет в тоске необьяснимой среди кирпичного надсада ночной кораблик негасимый из Александровского сада, ночной фонарик нелюдимый, на розу желтую похожий, над головой своих любимых, у ног прохожих.
Плывет в тоске необьяснимой пчелиный хор сомнамбул, пьяниц. В ночной столице фотоснимок печально сделал иностранец, и выезжает на Ордынку такси с больными седоками, и мертвецы стоят в обнимку с особняками.
Плывет в тоске необьяснимой певец печальный по столице, стоит у лавки керосинной печальный дворник круглолицый, спешит по улице невзрачной любовник старый и красивый. Полночный поезд новобрачный плывет в тоске необьяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой, пловец в несчастие случайный, блуждает выговор еврейский на желтой лестнице печальной, и от любви до невеселья под Новый год, под воскресенье, плывет красотка записная, своей тоски не обьясняя.
Плывет в глазах холодный вечер, дрожат снежинки на вагоне, морозный ветер, бледный ветер обтянет красные ладони, и льется мед огней вечерних и пахнет сладкою халвою, ночной пирог несет сочельник над головою.
Твой Новый год по темно-синей волне средь моря городского плывет в тоске необьяснимой, как будто жизнь начнется снова, как будто будет свет и слава, удачный день и вдоволь хлеба, как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево.
Я мечтаю вернуться с войны, На которой родился и рос, На руинах нищей страны Под дождями из слез. Но не предан земле тиран, Объявивший войну стране, И не видно конца и края Этой войне. Я пророчить не берусь, Но точно знаю, что вернусь, Пусть даже через сто веков, В страну не дураков, а гениев. И, поверженный в бою, Я воскресну и спою На первом дне рождения страны, вернувшейся с войны. А когда затихают бои, На привале, а не в строю Я о мире и о любви Сочиняю и пою. Облегченно вздыхают враги, А друзья говорят: "Устал..." Ошибаются те и другие: Это привал. Привал. Я завтра снова в бой сорвусь, Но точно знаю, что вернусь, Пусть даже через сто веков В страну не дураков, а гениев. И, поверженный в бою, Я воскресну и спою На первом дне рождения страны, вернувшейся с С войны. Вернусь... Источник: Musixmatch Авторы: игорь тальков
Леонид Филатов Первый снег Еще вчера, — как снимок дилетанта, — Осенний день расплывчат был и слеп, А нынче скрупулезно и детально Его дорисовал внезапный снег. Еще вчера проступки цвета сажи И прегрешений серые мазки Казались органичными в пейзаже Чумазой и расхристанной Москвы. А нынче смотрим в окна с изумленьем — Весь мир присыпан белым на вершок!.. И кажется чернейшим преступленьем Вчерашний незатейливый грешок. Белым-бело!.. И в этом белом гимне Приходит к нам, болезненно остра, Необходимость тут же стать другими, Уже совсем не теми, что вчера. Как будто Бог, устав от наших каверз, От слез и драк, от кляуз и нытья, — Возвел отныне снег, крахмал и кафель В разряд святых условий бытия. И кончились бои, и дрязги стихли, И тишина везде вошла в закон Как результат большой воскресной стирки Одежд, религий, судеб и знамен…
Все куда-то я бегу Бестолково и бессрочно, У кого-то я в долгу, У кого — не знаю точно. Все труднее я дышу- Но дышу, не умираю. Все к кому-то я спешу, А к кому — и сам не знаю. Ничего, что я один, Ничего, что я напился, Где-то я необходим, Только адрес позабылся. Ничего, что я сопя Мчусь по замкнутому кругу — Я придумал для себя, Что спешу к больному другу. Опрокинуться в стогу, Увидать Кассиопею — Вероятно, не смогу, Вероятно, не успею…
Я давно знаю, что, когда умирают люди и земля принимает грешные их тела, ничего не меняется в мире — другие люди продолжают вершить свои будничные дела.
Они так же завтракают. Ссорятся. Обнимаются. Идут за покупками. Целуются на мостах. В бане моются. На собраньях маются. Мир не рушится. Все на своих местах.
И все-таки каждый раз я чувствую — рушится. В короткий миг особой той тишины небо рушится. Земля рушится. И только не видно этого со стороны.
----
Окрестности, пригород — как этот город зовется? И дальше уедем, и пыль за спиною завьется.
И что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, — окрестности, пригород, город — как звать этот город?
Чего мы тут ищем? У нас опускаются руки. Нельзя возвращаться, нельзя возвращаться на круги.
Зачем нам тот город, встающий за клубами пыли, — тот город, те годы, в которых мы молоды были?
Над этой дорогой трубили походные трубы. К небритым щекам прикасались горячие губы.
Те губы остыли, те трубы давно оттрубили. Зачем нам те годы, в которых мы молоды были?
Но снова душа захолонет и сердце забьется — вон купол и звонница — как эта площадь зовется?
Вон церковь, и площадь, и улочка — это не та ли? Не эти ли клены над нами тогда облетали?
Но сад затерялся среди колоколен и башен. Но дом перестроен, но старый фасад перекрашен.
Но тех уже нет, а иных мы и сами забыли, лишь память клубится над ними, как облачко пыли.
Зачем же мы рвемся сюда, как паломники в Мекку? Зачем мы пытаемся дважды войти в эту реку?
Мы с прошлым простились, и незачем дважды прощаться. Нельзя возвращаться на круги, нельзя возвращаться.
Но что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, — окрестности, пригород, город — как звать этот город?
