Когда я на работе угощала коллег салом, которое солил мой папа белорус, ели все и даже татарки.

Баба Шура была крестьянкой. Она родилась в деревне, прожила в ней свой век, а теперь, когда дом её опустел, она перебралась к дочери в город. Тоскливо ей было в горьком одиночестве зимними вечерами. Но когда солнце пригревало, и начинались работы весенние на земле, баба Шура возвращалась в деревню. В свой родимый уголок. В свой старенький домик, который уже никакой ценности не представлял, потому что насчитывал второй век. Можно было продать его под дачу горожанам из-за сада, из-за огорода, из-за колодца с родниковой водой, из-за баньки, сложенной из крепких бревен сравнительно недавно, из-за добротной теплицы, но баба Шура согласия на такую продажу не давала.
- Не обижайтесь, дети, но я ещё в силах, я ещё работать могу, так что, поберегу я этот уголок земли. А, может быть, и дождусь я лучших времен?  Может быть, кому-то из внуков он понадобится? Там нашим духом все пропитано. Там каждый камешек я в руках подержала, каждую щепотку земли. Там душа моего Сережи живет. Уже десять лет, как нет его рядом, а я там чувствую его присутствие. Да и от могилок родных не хочу уезжать насовсем. Я там хочу упокоиться. Да, может быть, кто к моему дому ещё придет? А без родного угла я долго не проживу.
- Мама! Живи! – кричали дети, - мы же о твоем здоровье беспокоимся. Ты нам не в тягость! Ты нам в радость! Мы все для тебя сделаем! А вдруг что случится?
- А у нас же сотовые телефоны теперь! Дозвонюсь. Через час уже будете на месте! Успеем проститься! Только Сашу уж не увижу в трудный час рядом. Далеко забрался.
В этом году дети ей отпраздновали юбилейный День рождения. Её, проработавшую всю жизнь телятницей в совхозе, нарядили в модные одежды, заказали чудную блестящую машину и прокатили торжественно по городу. Потом подвезли к ресторану, под музыку завели в зал, а там за столами сидели её родственники, с некоторыми из которых она не виделась годами. Были и слезы радости, и объятия. И все трое её детей с внуками сидели за праздничным столом.
На празднике баба Шура дала честное слово, что домик в деревне она продаст. Отработает на земле последнее лето и продаст. Подруг своих она почти всех пережила. Новых жителей деревни в друзья свои так и не приняла. Чужие люди. Земли полно, а огороды бурьяном зарастают. К старухе идут, чтобы вырезала кочан капусты для них. А свою вырастить лень мешает. Бока тоже нужно отлеживать. Коренных жителей в деревне осталось наперечет. В основном здесь жили переселенцы, которые приехали разжиться в эти края, разбогатеть и вернуться домой на коне. Ничего у них не вышло. Совхоз развалился, работы в деревне не стало.
Вот уже и осень наступила, вот уже и огороды были почищены, вот уже и дел никаких вокруг не осталось, а баба Шура все тянула и тянула с переездом в город.
Придумывала одну причину за другой и все не переезжала к дочери и не переезжала.
Она каждый день подолгу сидела у окна и смотрела на дорогу. Как будто чего-то
ждала. Чего? Она и сама не знала. В доме все было на своих привычных местах. Белоснежные занавески на окнах. Икона в углу горницы. Старая этажерка с книгами. Диван с валиками вместо подушек. Сундук стоял в углу спальни под замком. Там хранилось все самое ценное. Зеленый эмалированный бак был наполнен водой. Вечный алюминиевый ковш лежал на его крышке. Бери в руки, черпай воду и пей! У печки аккуратной горкой лежали дрова. Лучина на растопку сушилась на припечке. На полочке, на привычном месте лежал коробок спичек. Умывальник был наполнен теплой водой. Яркое небольшое пушистое полотенце висело на перекладине. Над печкой сохло посудное полотенце. Неизвестно для кого сваренный в чугунке борщ томился под плотной крышкой. Стучали ходики, отсчитывая время. Кукушка каждый час выглядывала из своего коричневого домика и куковала положенное количество раз. Тканые пестрые половики лежали на чисто вымытых полах. Солнечные лучи, отраженные от поверхности колодезной воды в большом ведре на низенькой скамеечке, ярким радостным кругом дрожали на высоком потолке.
Время близилось к обеду. Ночью выпал первый снег, но не задержался, потек ручейками по остывшей земле. Зима дохнула своим холодным дыханием, давая понять всем, что она – не за горами, и что лето уступило ей своё место.
Нужно проститься со своим домом. Наступали дни последнего прощания. В воскресение должны были приехать покупатели, чтобы глянуть на домик и прицениться.
Баба Шура достала ключ из-за иконы, открыла замок и стала перебирать вещи в сундуке. Подержала в руках обветшалую гимнастерку, в которой муж с войны пришел. Перебрала его медали в шкатулке. Два ордена Солдатской Славы лежали в отдельных коробочках. Старушка взяла в руки семейный альбом, погладила его синий бархатный переплет и стала листать картонные листы один за другим.
Вот пожелтевший снимок военной поры. Приехал какой-то фотограф, натянул простынь на стену клуба и стал приглашать всех желающих сфотографироваться. Выстроилась целая очередь. Они с Сергеем приоделись и пошли увековечиваться, как сказал молодой муж. Сергей сидит на скамейке, а она, Шура, стоит в новых босоножках и длинном платье из штапеля, сшитым руками мамы. Коса – женская краса - уложена горделивой короной на голове. Правильные черты лица, выразительные карие глаза делали её очень привлекательной. Все вокруг говорили, что у них с мужем один тип красоты. Оба они были черноволосые, кареглазые и смуглые. Говорят, что у Шуры бабушка была персиянкой, а у Сергея Трифоновича отец был казахом. Межнациональные браки в этих краях редкостью не были.
Шура уже была на половине срока беременности. Они ждали своего первенца! Фотограф велел Шуре положить руку на плечо мужа. И она это сделала каким-то оберегающим жестом. Как будто дала всем понять, что вот он рядом, её сокровище, и она никому не намерена его отдавать. Сергей был старше своей молодой жены на четырнадцать лет. Ему в ту пору было тридцать, а ей шел семнадцатый год. В деревне такому браку удивились, посудачили немного, а потом привыкли. Сергей был человеком пришлым, но он был кузнецом. А кто же с кузнецом ссориться будет?
Но почему же они оба так тревожно и так напряженно смотрят в объектив фотоаппарата? Фотограф сказал им, чтобы не моргали, и поэтому взгляд стал таким напряженным. А может быть, они предчувствовали свою судьбу? Разлуку, Сережины ранения, Шурочкины ожидания с двумя детьми на руках, и её страх перед приходом почтальона. Прямоугольник или треугольник письма в руках? Треугольник, значит жив!
Вначале Сергея не взяли служить, потому что он получил бронь, как единственный кузнец на всю округу. Но у мужа была такая большая совесть, что он обучил парнишку смышленого своему делу, а сам попросился на фронт. Вот и проводила его Шура со своей дочуркой на руках до самой околицы села, а потом долго стояла в тени небольшой дубовой рощи и смотрела ему вслед. Она верила, что он вернется. Через полгода родилась вторая дочь в семье. Пока была жива мама, Шура еще как-то выживала, а когда мамы не стало, вот тогда Шурочке досталось! Хорошо, что старенькая баба Поля нянчилась с ребятишками, пока Шура была на работе. Без неё бы молодая хозяйка и не выжила!
На фронт Шура написала мужу о рождении второй дочери. Он сам дал ей имя. Верой назвал. С намеком на возвращение, на встречу, и на верность молодой жены.
Пришел с войны он с осколком внутри. Только через десять лет медицина достигла такого уровня, что врачи сделали ему операцию и вынули осколок. Уже дочери невестились, когда Шура почувствовала, что ждет ребенка. Как сказать об этом семье? Сказала. Поднял Сергей её на руках под самый потолок и засмеялся так радостно!
- Мальчика мне роди! Мальчика! Устал я жить в женском царстве!
Родился мальчик. Крепкий, горластый, черноглазый и черноволосый!
Сергей настоял, чтобы назвали сына Сашей.
- Как же так? Я – Александра, а сын – Александр? Путаница будет.
Никакой путаницы не было. Она так и осталась Шурой, а сына все звали Сашей.
Вырастили, выучили. Сын геологом стал. Женился. Жену привез родителям, а сам в тайгу ушел.
Ада родила мальчика у них. С первых минут жизни Вовочка стал любимцем деда. Он его нянчил, он его учил ходить. Обматывал полотенцем под маленькие ручки и водил мальчика по горнице. А тот качался на некрепких ножках, сворачивал то вправо, то влево, гнался за кошкой и хватал её цепко за хвост. Вова смеялся громко и выразительно и топал ногой на кошку, а дедушка вторил внуку счастливым смехом. И не ясно было, кому прогулка доставляла больше удовольствия: деду или внуку.
Через год Ада оставила сына дедушке с бабушкой, а сама вместе с мужем ушла в тайгу. Она тоже была геологом. Приезжали родители, навещали сына регулярно, но когда Вовочке исполнилось два с половиной года, приехала Ада одна и объявила, что встретила свою настоящую любовь, что с Сашей она разошлась, что он дал разрешение на усыновление Володи новым мужем Ады, что Володю она у стариков забирает, и что уезжает далеко на Запад.
Сергей Трифонович побледнел и потерял сознание. Через минуту он пришел в себя. Встал, оделся и ушел на берег озера и сел там под старую березу и сидел неподвижно много часов.
Ада собрала вещи мальчика, уложила в чемодан, попросила прощения у бабы Шуры и пошла к остановке автобуса, уводя маленького мальчика от порога дома, в котором он родился и провел первые годы жизни. А Шура плелась за ними по слякотной осенней дороге и не видела света перед собой.
Вовочке было интересно. Он уселся на автобусное сидение и долго махал бабушке рукой и не понимал, почему слезы текут ручьем у неё по лицу. Автобус скрылся за поворотом дороги. Шура пошла к озеру, нашла своего Сергея, молча села рядом на холодную и мокрую землю.
- Надо жить дальше! – сказал Сергей. Поднялся сам, подал жене руку, и так, поддерживая друг друга, они пошли к своему дому.
Сергей стал держаться за сердце, но никогда не жаловался никому. Просто морщился от боли и потирал грудь слева. И только после его ухода из жизни врачи сказали, что он перенес инфаркт. На ногах. На сердце у него остался шрам.
Саша сына вспоминал с такой горечью, что мать старалась не трогать эту тему. Не пытался искать своего мальчика. Говорил, что слишком больно. Только через много лет он женился второй раз. Вроде бы и жили они неплохо с новой женой, и детей двоих на ноги поднимали, но новая жена и слышать не хотела о том, чтобы Саша хоть что-то пытался узнать о своем сыне.
Тогда, в знак протеста, баба Шура заказала в фотоателье в городе большой портрет своего внука Вовочки и повесила его в простенок в большой комнате. Чтобы дети не забывали, что где-то есть у них кровиночка, которая не знает своих корней. И живет без догляда в чужой сторонке.
Баба Шура посмотрела на портрет внука и живо представила себе, как сосед фотографировал маленького Вовочку во дворе, а озорник никак не хотел минутку постоять спокойно потому, что дедушка собирался идти по грибы, а внук боялся, что он отправится без него.
- Да вот он я! Никуда не денусь от тебя. Я тебе тоже корзинку маленькую сплел!
Муж показал внуку новую ивовую корзинку. А мальчик замер в восхищении.
Вот тогда сосед его и сфотографировал!
Баба Шура услышала шум подъехавшей к дому машины. Неужели покупатели раньше приехали? Сердце забилось тревожно. Или дети приехали? Ведь обещали забрать её только в воскресение.
Она выглянула в оконце. Прямо посередине двора стоял её Сергей! Молодой! Пригожий! Высокого роста и богатырского телосложения.
Большие карие глаза его смотрели на окна дома с какой-то растерянностью.
- Да не может быть! Это – наваждение!
Баба Шура перекрестила оконную раму, а потом и себя осенила крестом. Она сделала шаг назад, а потом вскрикнула, понимая, что произошло невероятное.
- Внук! –  закричала она, - Вовочка!
И как была в легком одеянии, и в шерстяных носках, так и выскочила на крыльцо своего дома.
- Вовочка! Деточка! Это ты!
Молодой мужчина – генетическая копия Сергея Трифоновича – развел руками.
- Да, я Владимир. Я ищу своих родственников. У меня в свидетельстве написано, что я родился в этой деревне. А я попал в командировку в эти края, и решил поискать свои корни. А мне водитель сказал, что только у Вас в деревне сын был геолог. 
- Так вот она! Я и есть твоя родственница! Правильно тебе водитель сказал. Только у нас сын геолог. И почему был? Он и есть геолог. Он и сегодня жив и здоров! В дом, в дом заходи!
Бабушка Шура кричала очень громко, как будто боялась, что внук не услышит, или развернется и уйдет и опять пропадет на десятки лет. Голос у неё дрожал. Её била нервная дрожь.
Она шагнула прямо на тающий снег в носках и пошла к внуку, пошла, протягивая руки и всхлипывая от волнения.
- А Вы моя бабушка?
- Бабушка, родимый, бабушка! Уж не чаяла я тебя увидеть. Уж как сама тебя искала. И в «Жди меня» писала, и в красный крест! Фамилию твою новую я не знаю, и отчество новое твое – тоже. Только мамину фамилию девичью, да место рождения, да им твое.
Вот радость и в мое оконце заглянула. Заходи, заходи! Ты по адресу пришел!
Так, с плачем и причитаниями, баба Шура дошла до внука, который все также растерянно стоял посередине двора. Ей казалось, что идет она к нему целую вечность. Но вот дошла. Протянула руку и прикоснулась к рукаву куртки и ухватилась крепко.
- Я чувствую, что пришел по адресу. У меня все ликует внутри. У меня такое чувство, что я здесь уже был!
- Был, конечно, был. Здесь весь двор твоими ножками вытоптан. Здесь ты прятался в собачьей будке от нас, а мы с дедушкой тебя искали. Чуть с ума не сошли! В дом, родимый, в дом.
-А Вы то прямо на снег в носках. Простынете!
Внук подхватил бабушку, как ребенка, и одним движением переставил её на крыльцо.
Переступив через порог, Володя увидел свой портрет, изумился, а потом стал осматриваться вокруг.
- Я все это вспоминал. Мне снился этот дом. Я голос во сне слышал ласковый мужской. До сих пор не знаю, кто меня окликал, отец или дедушка?
- Я не слышала, не могу знать, но тебя оба сильно любили! Деда твоего Сергеем звали, отец у тебя – Александр, а я – баба Шура. Дай-ка я тебя рассмотрю как следует! Ты – копия дедушкина. И лицо одно, и фигура, и даже голос похож!
Баба Шура вдруг подошла к портрету мужа.
- Сережа, голубчик мой милый, дружок мой сердечный! Пожила я с тобой, покрасовалась. На что ты рассердился, да так рано меня покинул, да в невозвратную сторону отправился? Встань, посмотри, какого гостя дорогого в нашем доме мне встретить довелось, да приветить. Наш внук к нам пожаловал. Сам дорогу нашел, сам додумался! А я его дождалась, а я его встретила! Порадуйся и ты, родимый, если ты с неба смотришь на нас! Да присядь к столу нашему. Да разговоры послушай, да кушанья нашего покушай!
До позднего вечера говорили бабушка с внуком. Слушал Володя свою историю, жалел родимого дедушку, а потом свою поведал. Как жил на чужой сторонке. Как мама рано умерла у него, а его воспитывала мама отчима. И отчим хорошо к нему относился. И не говорил, что он ему не родной. И бабушка не говорила. Только сны странные снились ему. Все он видел во сне дом у озера и какого-то большого и красивого человека, который наклонялся к нему и говорил: «Ну, иди ко мне на ручки!»
Только новая жена отца выдала ему тайну. Она сказала, что он отцу – никто. Сирота горькая. И отец не обязан ему помогать. Свои дети есть. Вот тогда, в семнадцать лет, он и дал слово найти свои корни. И нашел.
И кричал его родной отец по телефону, чтобы Володя никуда не пропадал, что он его всю жизнь любил и думал о нем. И уже ехали автомобили в деревню, и родные тети считали минутки до встречи с ним. И двоюродные братья и сестры спешили к нему, чтобы обнять и к сердцу прижать. А баба Шура кормила его, поила, гладила по голове.
- Теперь тебе полегче будет. Ты не один! У нас род сильный. Мы тебе поможем устоять! Время сейчас трудное. А мы тебе поможем. Ты по профессии то кто? Учитель математики? А охранником работаешь? Не дело. У нас в школе, я слышала, учителей не хватает. Пойдешь?
- Пойду, бабушка!
- А невеста есть?
- Есть. Почти жена.
- А поедет в наши края?
- Поедет. Нам там жить негде. Поедет непременно.
- А дом я на тебя перепишу. Отстроишься, если захочешь. У меня и на машину тебе деньги найдутся. Вот и дождался дом своего часа. С возвращением!
Уже в сумерках пошла баба Шура по деревне и стала собирать свое хозяйство на подворье. Первым делом выкупила назад свою козу Зойку и вернула в хлев. Потом вместе с Володей они сходили за дворовой собакой. И Найда так завиляла хвостом от радости, когда её привели на старое место, так стала подавать лапы новому хозяину, что он рассмеялся и погладил её по голове.
Двор наполнялся привычными звуками, а сердце старой женщины переполнялось радостью.
- Камень с души свалился! – сказала баба Шура своей старшей дочери, когда вышла во двор встретить гостей. – Какое облегчение!
И она посмотрела на небо. Как будто там, вверху, в дальней дали отзывалась её радость и возвращалась на землю в праздничном сиянии звезд.
Валентина Телухова

Galina
Спасибо.Рассказ очень понравился, но иногда приходится спотыкаться при чтении поэтому шлифовать еще не помешает.

На днях одно юное существо спросило меня, каково быть старой. Я несколько растерялась, поскольку не считаю себя старой. Увидев мою реакцию, существо страшно смутилось, но я сказала, что вопрос интересный, что я обдумаю его и сообщу свои выводы.
Старость, решила я, это дар. Сегодня я, пожалуй, впервые в жизни стала тем человеком, которым всегда хотела быть. Нет, речь не о моем теле, конечно! Иногда это тело вызывает у меня отчаяние — морщины, мешки под глазами, пятна на коже, отвислый зад. Часто меня шокирует старуха, которая обосновалась в моем зеркале, — но переживаю я недолго.
Я бы никогда не согласилась обменять моих удивительных друзей, мою замечательную жизнь, мою обожаемую семью на меньшее количество седых волос и на плоский подтянутый живот. По мере того как я старею, я стала к себе добрее, менее критичной.
Я стала себе другом. Я себя не корю за то, что съела лишнее печеньице, за то, что не убрала постель, за то, что купила эту идиотскую цементную ящерицу, в которой я абсолютно не нуждаюсь, но которая придает такой авангардный оттенок моему саду.
Я была свидетелем того, как многие — слишком многие — дорогие друзья слишком рано покинули этот мир, еще не поняв, не испытав великую свободу, которую дарует старость. Кому какое дело, если я читаю до четырех часов утра и сплю до полудня?
Я сама с собой танцую, слушая замечательные мелодии пятидесятых годов, и, если мне иногда хочется поплакать над ушедшей любовью, что ж, поплачу. Я пройдусь по пляжу в купальнике, который еле удерживает располневшее тело, если захочу, я кинусь в океанскую волну, несмотря на полные жалости взгляды со стороны юных существ, одетых (раздетых?) в бикини. Они тоже состарятся.
Иногда я бываю забывчивой, это правда. Впрочем, не все в жизни достойно запоминания — а о важном я вспомню. Конечно, за эти годы мое сердце было разбито не раз. Как может не разбиться сердце, если ты потерял любимого, или когда страдает ребенок, или даже когда любимую собаку сбивает машина? Но разбитые сердца и есть источник нашей силы, нашего понимания, нашего сострадания.
Сердце, которое никогда не было разбито, стерильно и чисто, оно никогда не познает радости несовершенства. Судьба благословила меня, дав мне дожить до седых волос, до времени, когда мой юный смех навсегда отпечатался глубокими бороздами на моем лице.
Ведь сколько же людей никогда не смеялось, сколько умерло раньше, чем смогли покрыться инеем их волосы? Я могу сказать «нет» абсолютно искренне. Я могу сказать «да» абсолютно искренне.
По мере того как ты стареешь, все легче быть искренним. Ты меньше заботишься о том, что другие думают о тебе. Я больше не сомневаюсь в себе. Я даже заработала право ошибаться. Итак, в ответ на твой вопрос, могу сказать: мне нравится быть старой.
Старость освободила меня. Мне нравится тот человек, которым я стала. Я не буду жить вечно, но, пока я здесь, я не стану терять времени на переживания по поводу того, что могло случиться, но не случилось, я не стану переживать по поводу того, что может еще случиться. И я буду есть сладкое на третье каждый божий день".
©️ Филлис Шлоссберг из письма Владимиру Познеру

Надо же, Гуля, и я так подумала, что будет длинный рассказ, с хорошим концом... Не окончен, может это и хорошо, каждый придумает свой конец...

Случилось невероятное...
По словам соседки моей бывшей, Нины Васильевны: "стыдоба-стыдобущая"...
Восьмидесятилетний Олег Иванович ушёл с зубной щёткой к восьмидесятитрёхлетней Светлане Борисовне, соседке из четвёртого подъезда...
Ушёл, оставив в полном недоумении жену свою, Ираиду Аркадьевну, которая ещё и до семидесяти двух своих не добралась...
Почитай, молодуха, супротив соперницы своей нежданной. И вид другой совсем...
Ираида Аркадьевна сдаваться не собиралась, и огненно-хинные её волосы тщательно взбивались в причёску Софи Лорен из "Брака по-итальянски", губы рдели алым маком, внучка кофточки поставляла модные бесперебойно...
И продвинутая была женщина - Интернет с ходу освоила, из Одноклассников не вылезала, ежедневно рассылая подругам-товаркам то рецепты улётной курочки со шпинатом (талию держала, как Гурченко!), то аляпистые открытки, то самопальные фотошопы, в которых рыжая её голова вылезала или из бутона драматичной розы, или кокетливо мелькала среди пальм тропических, или с бокалом шампанского в красивую жизнь играла...
Огонь, в общем, а не пенсионерка!...
А Светлана Борисовна?...
Да смех один, а не роковая женщина, мужей чужих из одного подъезда в другой уводящая!
Седину свою не закрашивает,
одну юбку носит безвылазно, да один свитер, как с мужского плеча, почитай, на все случаи жизни у неё...
Ну, что это???
Чем тут завлекать???
А вот, поди ж ты, ушёл, подлец!
За год до золотой свадьбы ноги сделал, да какие ноги - еле двигает, пень старый!...
Ираиду крутило так, что хоть в мексиканских сериалах её снимай - переиграла бы любую сеньору...
С тем и полетела к соседке - космы бы повыдергать хотелось, да не уцепишь, наверное, ёжик этот седой...
Укараулила...кинулась наперерез:
- Ты мне одно скажи - тебе куда дурак этот нужен??? Старбан, рукожоп, рохля! Нормально никогда зарабатывать не мог, и с пенсией копеечной...Куда????
Светлана Борисовна посмотрела Ираиде Аркадьевне прямо в глаза и просто ответила:
- А мне, старой дуре, рукожопой рохле, с копеечной пенсией такой и нужен...
ДВЕ СОБАКИ ТОГДА УЖИВАЮТСЯ, КОГДА ОНИ СХОЖИ...
НЕ ЦВЕТОМ ШКУРЫ, А ОБЩИМ НЮХОМ...
Спасибо тебе, Ираида... И прости...
Я стала невольной свидетельницей этого разговора, несколько лет назад случившегося...
И зацепил он меня не страстями вовсе, которыми не только юность полна, а вот этими двумя собаками...
Сколько вокруг живущих вместе годами и десятилетиями, но так и не ужившихся...лающих и облаянных...осатаневших друг от друга, но безысходно мыкающихся...
И сколько тех, кто нос к носу...в любви и согласии...потому что жизнь чуют одинаково, и любят в ней одно и то же...
А красота "шкурки" - дело, оказывается, даже не десятое, а тысяча первое...
Олега Ивановича, с которым знакома лично, я всё-таки спросила - как отважился он на такую революцию в свои НЕреволюционные годы...
Он взглянул на меня ласковыми и счастливыми, как июльское море, глазами, и с улыбкой ответил:
- Хотел в тепле дожить, Лиля...
А то обидно как-то - из одной мерзлоты в другую...
И видно было, что он отогрелся за все свои холодные годы...
А уж поздно, или не поздно, не имеет значения...
Всё лучше, чем никогда...
/Лиля Град/