НЕ РИСУЙТЕ БЕЗ МЕНЯ...

- Папа, откуда я взялся? - спросил маленький Коля, залезая к родителям на диван.
- Из мамы, - автоматически ответил папа, потом опомнился, и с ужасом стал ждать уточняющих вопросов.
- А мама откуда взялась?
– Из Воронежа, - облегчённо выдохнул папа.
- А Воронеж откуда взялся?
- Воронеж? Странный вопрос… А! Вспомнил! Его же архитектор нарисовал. Дяденька такой. По этому рисунку Воронеж и построили.
Колю этот факт очень заинтересовал.
- А меня, прежде чем я из мамы появился, тоже дяденька рисовал?
Мама засмеялась, а папа возмутился.
- Какой ещё дяденька?! Тебя я рисовал! Понятно?
- Ага… - Коля задумался. – Зачем ты мне веснушки нарисовал?
- А мне дети с веснушками нравятся, - выкрутился папа. - Весело же.
- Не очень… - насупился сын. – И уши мне большие зачем? Меня из-за это лопоухим дразнят.
- У папы, когда он тебе уши рисовал, рука дрогнула, - улыбнулась мама. – Он, вообще, у нас плохо рисует.
- Да что ты?! – опять возмутился папа. - Могла бы и поправить мой рисуночек!
- Да, - согласился Коля. - Мама, ты почему мне не нарисовала другие уши?
- Ну, если честно, и у меня с рисованием в школе было не очень, - призналась мама.
Коля тяжело вздохнул.
- Да ты не переживай, - отец взъерошил сыну волосы. - У меня тоже в детстве уши были как у слона. А потом, ничего, прошло.
- Да я не про это…
Коля внимательно посмотрел на маму, потом на папу, потом слез с дивана, и серьёзно так сказал:
– Когда сестрёнку мне рисовать будете, меня позовите. Я прослежу, чтобы вы ничего не испортили. Девочка ведь должна быть красивой.💖
А.Анисимов

Только в Одессе
Поезд подошёл к вокзалу и остановился прямо у его дверей. Повеяло югом и домашностью.
– Дальше Одессы поезда не идут! – услышал я прокуренный голос мужчины в кепке. У него был вид встречающего именно меня, долгожданного гостя, друга, товарища.
– Дядя Лёва, – представился он и просунул руку в окно вагона.
Я пожал её.
– Молодой человек желает отдельную комнату или койку?
Мы шли к его мотоциклу с коляской, и я полюбопытствовал, как он высчитал, что я не санаторный, не командировочный, а именно «дикарь».
– Молодой человек! Человек, едущий из Москвы в плацкартном вагоне, в белой рубашке с закатанными рукавами, – это мой клиент.
Мотоцикл быстро прикатил нас на улочку, упирающуюся в море.
– Чудеса в Одессе! – сказал дядя Лёва, уловив мой восхищенный взгляд. К дому вела аллея, обсаженная абрикосовыми деревьями и увитая виноградными лозами.
– Хижина дяди Лёвы! – и широкий жест с поклоном.
О, Райт, о, Корбюзье, о, Росси! Что по сравнению с вашей архитектурной мыслью фантазии дяди Лёвы из Одессы!
Причудливые пристройки вокруг дома, над домом, под домом не имели ни начала, ни конца. Это был лабиринт, выход из которого вёл только в карман хозяина.
– Деньги – вперёд, рабочий народ! – спел он и рассмеялся.
Я получил, как заверил меня дядя Лёва, лучшую хибарку в самом закутке и с видом на море.
– Нихто нэ баче, нэ мишае, – как говорят в Одессе, – а мыхае!
Ко всему, он любил ещё и рифмоплётствовать.
– Молодой человек побежит сразу к морю – это естественно. Совет дяди Лёвы: пройдитесь по муравейнику и выберите одинокую девушку или женщину на собственной подстилке, положите свои вещи рядом и вежливо попросите посмотреть за ними, пока не искупаетесь. Вы никогда не услышите «нет», а всё остальное зависит от вас самого. Вперёд, и танки наши быстры!
Я выполнил совет дяди Лёвы, как самый послушный и аккуратный ученик. Мои скромные пожитки, а вместе с ними и я, побывали за короткое время то на простыне, то на длинном и узком коврике, то на старом выцветшем одеяле, и даже на шикарном махровом полотенце с заграничным клеймом. Знакомства заводились мгновенно. К принесённым мною эскимо на палочках, пиву, сладкой водичке прибавлялись котлеты, пахнущие чесноком, молодая картошечка, пересыпанная укропом, свежие огурчики, помидоры, вишни, черешни, арнаутский круглый хлеб с поджаристой корочкой.
Это были райские дни в Одессе. С утра до вечера на море, а по субботам и воскресеньям – на Староконном рынке.
Среди клеток с попугаями и кенарями, среди аквариумов с экзотическими рыбками, между ящиками с морскими свинками и нутриями, возле мешков, набитых степной травой для кроликов, у груды хлама и заржавленных гвоздей, замков и старых канотье, карманных часов с застывшими навеки стрелками – расположились, возвышались, главенствовали книжники!
Монтень и земляк Бабель, мадам Блаватская и маркиз де Сад, «Золотое руно», в полном комплекте, и отдельные томики Эжена Сю, «Лолита» Набокова, Генри Миллер, Арцыбашев – спокойно лежали на виду!
Милиционеры, расхаживающие по рынку, подыскивали чтиво для своих отпрысков.
Я не верил своим глазам. Я был поглощён Староконкой. Вскоре я уже знал всех книжников по именам и кличкам. Экзистенциалисты – у Марика, оккультное – у Гнома, альбомы – у Доктора, и всё, что очень кусалось, – у Акулы. Они были оригинальны, темпераментны и неуступчивы в ценах. Я оставил у них последние сбережения. Отпуск подходил к концу, а впереди меня ждали работа и длинные московские дожди.
Последний день у моря я провёл на полосатом рядне. Его упитанная хозяйка ласково повторяла:
– Рядно широкое, располагайтесь удобнее!
Но случаю желательно было омрачить мой восторг и удачу. Я заплыл далеко за волнорез, наслаждался простором и, отдыхая на спине с закрытыми глазами, ощущал, как солнечные блики просвечивают кровь в венах, образуя красно-огненное зарево. Вернувшись на берег, я не обнаружил в кармане своих брюк перстня. Перед купанием я его всегда снимал. Это был старый серебряный перстень с красивой вязью инициалов моей прабабки. Он переходил в нашей семье из рук в руки, и наконец, попал ко мне как подарок мамы. Вмиг я понял, как зыбко счастье. Хозяйка рядна была сконфужена, перерыла весь песок вокруг и причитала:
– Не может быть, не может быть! Я загорала и никуда не уходила. Не может быть!
Я верил её искреннему отчаянию, но моё было ещё больше. Кто-то заметил, что я прятал перстень, и украл его. В этот раз я с грустью оглядел людской муравейник, и понял всю безнадёжность поисков.
Дядя Лёва, выслушав на прощальном ужине мою новость, вышел на минутку из хибарки и вернулся с большой бутылью розового вина.
– Только в исключительных случаях, – сказал он, показывая на бутыль, – «Лидия Петровна», из лучшего сорта винограда «Лидия».
Мы выпили в тот вечер не один стакан «Лидии Петровны». Терпкое, ароматное вино усыпило меня, и я проснулся поздно утром от осторожного стука в фанерную дверь. Дядя Лёва вошёл в комнатку, держа на жгутике, просунутом сквозь жабры, огромную рыбу.
– Молодой человек, у вас в Москве-реке такие водятся?
Я не знал, что ответить, но понял: не похвалиться пришёл дядя Лёва.
– Хочу, чтобы вы привезли её вашей мамаше от дяди Лёвы из Одессы.
Я опешил.
– Протрите глаза, и пойдемте выпускать из неё кишки, иначе она провоняет весь вагон.
Мы вышли во двор. Дядя Лёва положил рыбу в широкий таз с водой, принёс длинный, как кавалерийская шашка, нож, всунул его мне в руку и скомандовал, хохоча:
– Шашки наголо!
Я взял нож и впервые в жизни пырнул жирное брюхо рыбы. Оно податливо разошлось, и из него вывалились слизь, икра, кишки и … мой пропавший фамильный перстень.
О, Одесса! Где могло ещё такое случиться? Кто ещё хотел бы защитить честь своих земляков, чтобы приезжий москвич не подумал о них плохо? Где? Только в Одессе!
Дядя Лёва чувствовал себя именинником. Упаковывая рыбу, густо пересыпанную солью, в кулёк, он с удовольствием смаковал детали своего рассказа.
– Молодой человек! Когда вы мне сообщили: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о потерянном браслете» – то есть перстне, – признаюсь, я это принял близко к сердцу. А я не люблю его слишком волновать.
Он ловким движением снял рубашку с майкой вместе, и я увидел на груди глубокие рубцы от ранений.
– Это было под Прагой, второго мая, в сорок пятом. Но дело, видите, не в том. Сегодня утром, в шесть, я уже был на Привозе, у рыбного корпуса. Я нашёл там Мишку Шепелявого, моего старого знакомого, и сказал ему, что, если перстень у меня не будет через полчаса, он забудет про свой промысел навеки. Шепелявый успокоил меня и позвал своих байстрюков, что орудуют на пляжах. Они вывалили на его китель вчерашний улов, и среди браслетов, часов, сережек лежал ваш серебряный перстень, молодой человек!
Теперь поезд отправлялся от двери вокзала в другую сторону. Дядя Лёва провожал меня. Я смотрел на него иными глазами. Я видел в нём неотъемлемую часть Одессы, её соль, её дрожжи. С его уходом она станет намного беднее.
Поезд тронулся. По другой колее приближался встречный. Дядя Лёва помахал мне кепкой, и я успел ещё заметить, как он подошёл к окну остановившегося вагона и протянул кому-то руку.
Я искренне позавидовал неизвестному «дикарю».
Илья Рудяк

Татьяна Толстая.   «Мама»

Сначала мы не знаем какой была мама до нас, потом не замечаем чем она живёт кроме нас…а после не представляем как теперь жить без неё…
Моей маме сегодня 105 лет. Она ушла, когда ей было 91.

К своим 18-ти годам она говорила на трех иностранных языках. Два высших образования, но поработать ей почти не пришлось: семеро детей. Я четвертая.
Мама была голубоглазая брюнетка, стройная. Родив шестого и седьмого ребенка, располнела и расстраивалась:
— Фу, какая я стала.
— Ты очень красивая, — не соглашался отец. — Пышная!
— А мне, Онегин, пышность эта… — парировала мать.

Папа смеялся, а мы слушали и ухватывали на лету это умение разговаривать о простых вещах языком литературы: «в лицо перчатку ей он бросил и сказал: не требую награды»… «труд этот, Ваня, был страшно громаден»… «плакала Саша, как лес вырубали»… «и сам про себя удалую, хвастливую песню поет»… «ему обещает полмира! А Францию только себе»… «тогда, мой сын, ты будешь Человек».

Мама обожала ветер и снег в лицо. Когда поднималась метель, она убегала бродить навстречу снежной буре по быстро растущим сугробам и возвращалась помолодевшая, с каким-то тайным торжеством в глазах.

Она говорила, что никогда не простужается, потому что всю молодость проходила с открытым горлом, не куталась никогда. Я не помню, чтобы у нее был кашель или насморк.

Она умела загорать за один день, от зимней бледности до золотистой смуглоты, как марсиане у Бредбери; она никогда не обгорала, никогда не потела и не понимала, зачем другие потеют; она могла поднимать и носить любые тяжести, она снимала раскаленную кастрюлю с плиты, не обжигаясь.

Нет, иногда она, конечно, болела, и, наверно, гриппом; тогда она запиралась в дальней комнате и начинала стонать — громко, пугающе. Мы со страхом просовывали лица в дверь: мама?!… Тогда она прекращала стонать и говорила совершенно спокойным, будничным голосом:
— Не мешайте мне, я так болею. Закройте дверь.
И снова стонала, как какая-то морская птица в своих снегах и льдах. Потом раз! — и она уже на ногах, что-то готовит или подметает.

Какая она была в молодости? До меня? В те годы, которых я не помню, не вижу? Когда она еще не подметала, не вязала, не штопала шерстяной носок на деревянном «грибке», не полоскала белье в ванне, под проточной холодной водой, не топила дровяную колонку, не вскапывала дачные грядки, не сажала красные пионы, не собирала крыжовник в таз?
А не узнать.

А, нет, вот был один такой удивительный день: она сидела у меня в гостях, в моей питерской квартире. И пришла ее подружка Мэри, с которой мама много лет не виделась. Маме было 88. (Восемьдесят восемь). А Мэри — 90. (Девяносто). Мэри, тощая, в кепке, курила и разговаривала с матерком, и мама, не курившая и не матерившаяся, мигом помолодела лет на 70.
— Мы прогуляемся, — сказала она.
— Прошвырнемся, — подтвердила Мэри.
— Только ты меня поддерживай, а то меня иногда шатает: вестибулярка, — сказала ей мама.
— Разберемся!

И они упорхнули. Пришли через три часа, хохоча.
— Где вы были?
— А там на островах есть закрытый сад один. Там военные, не пускают. Но Мэри знает дырку в заборе, мы пролезли и никто нас не поймал.
— А нечего наши острова огораживать, — подтвердила Мэри. — Коньячку не найдется?

Я налила им коньячку. У Мэри в сумочке нашелся шоколад. Зажав в зубах папиросу, Мэри махала свободной рукой — черной сухой лапкой с серебряным кольцом, — и пересказывала какую-то сплетню полувековой давности, которую мама, конечно же, помнила, но хотела уточнить детали: и что же Ларисхен?..

Девчонки чокались и смеялись. И время распахнулось, и впустило меня туда, в глубину, на краткий миг, а потом закрылось опять.
…………….

"В поисках правды" лаконично и впечатляюще

Мне понравился рассказ "В больнице". Напомнил рассказы о,Генри.

Отредактировано Тюменка (05-02-2022 11:23:46)

Мила_я
Людочка, этот рассказ уже раза три, как минимум, на форуме размещали.
Я всё - пасс.

Отредактировано Тюменка (05-02-2022 15:49:38)

Ну значит в другой теме на форуме. Или убрали. Я точно его здесь читала.
Ааа... я все поняла. У этого рассказа много разных вариантов. Сюжет тот же, но есть различия. Я читала тот, в котором  жена наказывала ему перед смертью жить за двоих, что он и делал. А здесь другая концовка.

Отредактировано Тюменка (06-02-2022 14:45:23)

✔Про запахи...
Помню, как-то моя бабушка беседовала с одной старушкой из соседней деревни, и я услышал обрывок фразы в их разговоре:
- Что ты, жаладная, раньше и пахло-то всё не так. Вспомни, было, чугун щей-то с печки достанут, да как пахнёт щам-то оттуда, дак духом одним накормят!
И ещё помню, не так давно, одна бабушка говорила внуку:
- Вот ты варил курицу недавно. Вспомни, она пахла хоть чем-нибудь? Да её хоть три года вари – ничем пахнуть не будет!
Мне посчастливилось вырасти в деревне, да и сейчас я её не забываю, регулярно навещаю. Детские впечатления – самые сильные, в том числе и о запахах. Конечно, это неблагодарное дело – рассуждать словами о запахах, но так хочется воспроизвести все эти воспоминания, как будто заново их пережить. Что-то ведь и сейчас живо, и мы ощущаем эти запахи, а какие-то, как кажется, ушли навсегда.
Зима. Долгая-долгая, холодная, морозная. И все запахи как будто приморожены. На улице только чувствуешь, как щиплет в ноздрях от мороза, или ощущаешь влагу, если оттепель, и вода закапала с крыши, образуя ночью сосульки. Но всё же кое-что выудить можно. Стоит, к примеру, копна, или стог сена. Сверху снежно-ледяная корка, бока выцвели, посерели, а ткнёшь туда нос, и с удивлением втянешь носом как будто кусочек июля оттуда. Глаза закроешь, и так и видишь: лето, зной, клевер, тимофеевка, коса посвистывает, лёгкие грабельки сгребают шуршащее сенцо, складывают в стог. Всё это сидит тут, в стогу, как бы припрятанное лето. Корова съест эту духмяную вкуснятину, и обратит её в парное молоко.
Или идёшь по дороге, по санному пути. Лошадь недавно проехала, оставила за собой желто-коричневые комочки навоза. Он тоже имеет свой запах. Городской может поморщится, а нам, деревенским, и этот запах мил, тоже знакомый, естественный, и в своём роде приятный. Но чтобы в самом деле ощутить запах лошади, или целое царство лошадиных запахов, надо зимой зайти в конюшню. Как-то на зимних каникулах нам с товарищем было поручено с неделю ухаживать за лошадьми в конюшне. Дважды в день мы приходили туда, приносили им воду, сыпали овёс в кормушку, доставали сено с сеновала, подстилки добавляли. В конюшне всё смешивается: запах лошадиного пота, особенный, не противный, а загадочный, навоз, сено, холодные, шуршащие зёрнышки овса тоже имеют свой запах. Весь этот запаховый ансамбль исполняет великолепную симфонию под названием «лошадь в конюшне». Но, к сожалению, кто не чуял этого дивного запаха, ничего в этом понять не сможет.
Рядом с конюшней находится ферма, а там стоят 200 коров, каждая из которых представляет собой мощный агрегат по производству самых разнообразных запахов. Подойди к корове, погладь её хорошенько рукой. Она или повернёт к тебе морду, или выгнет спину, или недовольно замашет хвостом. А ты теперь понюхай свою руку. Теперь ты знаешь, как пахнет корова. Запах тоже специфический, не противный. Вообще удивительно, что дикая природа, за редким исключением, не имеет противных запахов. Вонь стоит только когда резину жгут. А корова пахнет приятно. К этому примешивается ещё запах навоза, мочи и непременно силоса. Кто был зимой на ферме, тот при этих словах не поперхнётся, а порадуется, ибо и это – родной для нас запах, такой кисловато-едковатый. И вот я, если долго не бываю на ферме, то тоскую по этому запаху. Хочется пойти туда и напитаться им, чтоб потом от одежды дня три ещё пахло этим дивным букетом.
Но уходим с фермы и приходим домой. На крыльце и в сенях холодно, но и тут есть свой запах – мёрзлого дерева, каких-то припасов выставленных на холод. Когда мы заходим домой, то и дом, конечно, встречает нас запахами, причём у каждого дома – свой. В одном доме, помню, пахло всегда варёной картошкой, но так вкусно, что ничего другого и не надо, только её, родимую, и обонял бы. А в другом доме из подвала тянуло сырой картошкой из засека, но и это придавало ему особую мистику. В нормальном доме всегда есть русская печка, или, на худой конец, плита. И уж пища, приготовленная в ней (или на ней) имеет неповторимый аромат! Ну а когда дело доходит до пирогов, тут перо писателя падает в бессилии – никто не сможет описать это буйство запахов. Особое положение, когда печка горячая, и чтоб первая партия пирогов испеклась, не пригоревши, их пекут при открытой трубе. И представьте только, этот пирожный дух за милую душу улепётывает на улицу. А соседка тоже печёт, и тоже труба открыта, и так по всей деревне. И вот ты идёшь по дороге, и тебя обдаёт то тут, то там – в праздник вся деревня окутана клубами пирожного духа! И кто это там рассуждает о вреде мучного? Да вы не едали деревенских пирогов из русской печки, да и не робатывали как лошадь – в деревне нет проблем с мучным.
Ну хватит бродить по улице. Вернёмся домой. Пироги достали из печи, помазали обильно маслом, накрыли полотенцем, и они готовы к употреблению, аж дымятся на разрезе. Чего не хватает? Правильно, чаю! Да ароматного, да индийского! Моя бабушка делила всё человечество на понимающих во вкусе чая и не понимающих. Сама она понимала как никто, любила крепкий, вкусный, духмяный чай. А если где-то в гостях заваривали непонятно что, она потом с отвращением говорила:
-Мякина, а не чай!
Достать хорошего чаю в советские годы - была целая проблема (сейчас, кстати, тоже). Существовала такая градация чая: непонятно что (пыль и всякий хлам), затем грузинский – так себе, но пить уже можно, после – цейлонский – это шикарный, вкусный чай, но всё же вершина, которую и по сей день никто не превзошёл – это индийский, «со слоном». Помню, если в деревне пролетала весть, что в магазине дают чай «со слоном», то все сразу стекались в очередь. Да и давали-то не просто так, а «с нагрузкой» - грамм 500 какой-нибудь гнилой рыбы. Бабушки эту рыбу тут же у магазина кидали в канаву, а добытый чай несли домой. Сегодня вспоминается, что даже сетка, в которой несли такой чай из магазина, несколько дней им пахла. Тут недавно я увидел в магазине подозрительно большую пачку чая, на которой был изображён похожий слон, и написано «Тот самый индийский чай». Купил. Заварил. И с отвращением, как бабушка в былые годы произнёс:
- Мякина, а не чай!
Так вот, если у тебя дома пироги, да с индийским чаем, ты просто король. Особенно если ты откуда-то приехал, изба зимой выстыла, печка стопилась, но дом ещё не прогрелся. И вот ты пьёшь этот духмяный чай в полухолодной избе, он дымится – это непередаваемо! Можно заваривать ещё всякие травы: зверобой, пяточки от морошки (чашелистики), они имеют душистый и горьковатый одновременно вкус. Но и эта горьковатость приятна, как сама русская жизнь.
Мало-помалу долгая зима отступает, приходит весна. Обтаивает дорога, и всё, что было подморожено, начинает издавать свои запахи. Постепенно исчезают сугробы, и ты чуешь запах талой земли, один из самых мощных, каких-то архетипических, мистических. Какое-то коллективное бессознательное всех поколений твоих предков пробуждает этот запах. Потихоньку к нему примешивается запах оживающего леса. Подойдёшь к лесу, зайдёшь в него, ступая не по грязной дороге и лужам, а по обсохшей бровке, вдыхаешь эту прохладу, и кажется, как будто и грибы и ягоды – всё это уже близко, хотя ещё их ждать и ждать. Зелёные иголочки ёлки и сосны тоже вносят свою лепту в этот букет. В это время обычно заготавливают дрова. В прежние времена главные орудия лесоруба – это пила-поперечка, да топор. Надо поторопиться, пока не распустились листочки, пока холодно, и клещи не проснулись, заготовить дровишек на весь год. Напилят деревьев, обрубят сучки, потом к дому вывезут, распилят всё той же поперечкой, расколют, пока есть ещё ночные морозцы – колоть хорошо. Кто это испытал, тоже поймёт, что это такое – запах свежих дров и опилок – чудо!
Вылезает из земли травка, распускаются всякие клейкие листочки – всё это издаёт свои непередаваемые ароматы. В мае месяце по вечерам можно ощутить запах холода. Это тоже трудно передать. За день земля и всё, что на ней, прогрелось, а к вечеру выстывает. Ведь в мае кое-где ещё может и снег лежать – под деревьями с северной стороны, или в колодце наледь ещё не растаяла на стене. И воздух выстывает. Вот этот майский вечерний запах приправленный влагой, прохладный – тоже великолепен. Особенно когда с вечерней стужи бежишь домой обогреться у печки и напиться духмяного чаю.
Время идёт, и потихоньку лето вступает в свои права. Первое из летних запахов, что приходит на ум – это когда вечером после знойного дня поливаешь грядки. Сухая, жаждущая земля впитывает влагу, когда обильно поливаешь её из лейки. И вот когда, спустя минут 10, проходишь мимо политой грядки, она, уже утолившая жажду, издаёт дивный запах влажной земли. Растениям теперь вольготно, солнце не палит, и у них вся ночь впереди, чтобы вдоволь напиться. До утра останутся следы влаги, до начала следующего знойного дня.
С Петрова дни начинается сенокос, и это тоже целый космос. Отказываюсь передавать этот чудный запах, который растворён в воздухе, вокруг стогов, копен, в сенях, если сено лежит на сеновале над хлевом – это просто невозможно! Недели две стоит жара, надо успеть всё выкосить, высушить и убрать. Люди слегка пришиблены сильной жарой, тяжким трудом, и опьянённые этим дивным запахом! В это время всё крутится вокруг сенокоса, всё ему подчинено и приправлено ароматом сена. Вообще наиболее впечатляют летом запахи того дома, где держат корову. Мы на моём веку корову не держали, но брали молоко у многих молочниц – то у одной, то у другой, и раза по два в неделю мне приходилось навещать эти чудные дома. Такие у них были запахи – на крыльце, в сенях, в избе, во дворе, во хлеву, что так бы и остался там, никуда не выходя! Запах свежего сена, хлеба (коров тогда кормили хлебом, было выгодно), навоза, парного молока, комбикорма, и многих ещё непередаваемых и неисчислимых запахов – эта симфония называется «мы держим корову»!
Постепенно, с середины лета крестьянин начинает получать плоды своего труда из огорода – зелёный лук, свежая картошка, клубника, прочие фрукты и овощи. Наш крестьянин, как известно, неприхотлив, и пища его самая простая и самая вкусная. Возьми, скажем, охапку зелёного лука, порежь, натолки его толкушкой, добавь сметаны, посоли – вот тебе и еда. А уж как пахнет этот лук со сметаной – чудо! Некоторым даже ложка, или вилка не нужна: берут кусок хлеба, зачерпывают им из чашки эту еду, да так и едят – вкуснятина!
Лето к концу, а в огороде, а потом и в лесу всё больше богатства: после земляники, морошки начинается малина, потом черника, позже – брусника, а под конец клюква. Ну разве можно передать аромат лесной малины? Это вообще запах рая! Грибы поспели. И тут свои ароматы. У нас все трубчатые грибы называют просто «грибы», а все пластинчатые скопом – «волнухи». Так вот у грибов, жареных, варёных, маринованных, сушёных, сваренных в супе – свой нежный и вкуснейший аромат. А у волнух – варёных или солёных – свой, неповторимый терпковатый, горьковатый. Эта горечь пропадает, когда волнухи вымачиваешь, или отвариваешь, а вот дивный аромат остаётся и у солёных, особливо, когда добавишь туда укропа, чеснока, да хрена.
Ближе к осени начинают убирать всё с огорода. Только что вытасканный из грядок лук, чеснок, только что набранная корзина огурцов, нарванные пучки укропа, петрушки, листы хрена – всё это пахнет невероятно вкусно! Копаем картошку. Помимо радости, что она уродилась, и ты на зиму остаёшься с запасами, ещё восхищаешься и ароматами. Это и непередаваемый запах осенней земли при копке, и великолепный аромат только что сварившейся картошки! Она ещё и по сортам отличалась. Кто знает, например, запах рассыпчатой нежной синеглазки, тот меня поймёт! Уж почти всё с огорода убрали, и на фоне чёрной вскопанной земли белеют толстые клубки капусты в зелёных одёжках, которых, как известно, сорок, и все они без застёжек. Так вот, у нас на Севере народ практичный, он и эти, которые зелёные, тоже использует, да так, что это для нас основная еда зимой! Зелёные капустные листья с небольшим добавлением белых клубков мы мелко рубим, потом квасим и получаем крошево – основу рациона северного русского крестьянина. Когда говорят, что «щи да каша – пища наша», то подразумевают «серые» щи, из крошева, а каша – пшеничная, из полбы, о которой я как-то тоже недавно писал. Вот это и есть те самые щи, о которых я в самом начале говорил, что они «одним духом накормят». И это действительно так. Невозможно придумать что-то более вкусное! А белую капусту тоже шинкуем и квасим. Потом она хранится в деревянной кадочке, или в трехлитровых банках, источая чудесный аромат. Достань из холодного подвала большую тарелку такой капусты, добавь туда пахучего подсолнечного масла, присыпь сверху пару щепоток сахарного песочку, чтоб кислоту слегка отбить, да добавь сюда той самой рассыпчатой горячей синеглазки – ну разве можно придумать что-то вкуснее для ужина?!
Вот и управился крестьянин с тяжким весенне-летне-осенним трудом, чуть легче стало. Накинул печку берёзовых дров, зажёг берестинку, а вместе с ней пару смолянистых сосновых лучинок, и потянуло дымком из трубы – тоже один из приятных деревенских запахов. Круг почти замкнулся, можно и отдохнуть малость, чаю попить, да побалагурить, коротая долгие осенне-зимние вечера. Всех запахов, конечно, не опишешь, их бессчётное число, но мы всё же попытались основными штрихами набросать самое главное, что имеется в деревенской жизни.

В.Грачёв

Отредактировано Светлана Л (08-02-2022 16:18:56)

Странно, не ищется почему-то. Строю целый запрос с кавычками, плюсами. А твой нашелся сразу:
Геронтология

Отредактировано Log (09-02-2022 23:44:04)