Радушное общение |
ТОВАРИЩИ РЕКЛАМЩИКИ! ПОПОЛНИТЕ ФОНД ФОРУМА И ПРОДОЛЖАЙТЕ СПАМИТЬ ДАЛЬШЕ (В ПРЕДЕЛАХ РАЗУМНОГО)! ВАС СЛИШКОМ МНОГО!
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Радушное общение » Литературный раздел » Байки, рассказы , истории театральные и не только...
Михаил Ширвиндт, комментарий к фотографии: «1962 год. Двое красавцев-мужчин в белых лосинах —
это папа и артист Юрий Белов. Фильм «Приходите завтра», где они играли студента "Станиславского" и студента "Немировича-Данченко".
Только это не лосины, а сломанные бюстовые основы у парковых статуй. Они на них сидят. Это дружеское дурачество. Нашли где-то на помойке.
С женой я познакомился за игрой в гольф.
Она француженка и тогда не говорила по‑английски, а я не говорил по‑французски, так что особых шансов утомить друг друга беседой у нас не было.
Вот почему мы очень быстро поженились.
Шон Коннери
АЛЕКСАНДР ШИРВИНДТ:
«ХОЧЕТСЯ ОЩУЩАТЬ ПЛЕЧО ДРУГА, А НЕ ПОЛТОРА МЕТРА ПУСТОТЫ»
https://teatral-online.ru/news/28270/?f … ZnN3m8FzyI
Еду в поезде на гастроли.
Утром весь вагон выстраивается в туалет.
Ну и я тоже.
Что я — не человек. Народу много. Подожду.
Но уже ясно, что весь вагон в курсе, что я здесь.
А мой противный глаз сразу замечает человека, который тут же напрягся, подобрал живот и широко улыбнулся.
Он-то уж точно меня не отпустит без… — еще не знаю чего — автографа или, не дай бог, фотографии дуэтом на фоне туалета.
Ну, пора вылезать из купе на свет Божий.
«Мой человек» стоит, ждет. Деваться некуда. Иду.
— Товарищ Гурченко, я Вас жду.
— Я вижу.
— Значит, так. Докладываю. Я капитан дальнего плавания. У меня есть один грех. Могу запить. Когда по полгода в море… сами понимаете. Но команда меня уважает. Они ждут сколько надо, а потом ставят мне «Любовь и голуби» — помните, где Вы с Васей на юге? — И тихо зашептал: — Каюсь, у меня тоже такое было! Ужас! — И опять громко: — Товарищ Гурченко, Людочка, дорогая! Все, что хотите, —шампанское, коньяк, цветы, шоколад!
Умоляю, — как Вы там говорите? Людк, а Людк… Скажите!
— Так Вы наизусть уже все знаете.
— Ну что Вы, Людочка, то кино, а тут — Вы! Живая! Бог ты мой, вот же удача! Всё! Все, что хотите! Ну что Вам стоит? Ну, Людочка!
Сделайте моряку-командиру, который годами не видит родных берегов, сделайте ему минуту счастья! Он этой минуты никогда не забудет!
Вот она, моя любимая профессия.
Восемь утра.
Лицо утреннее, несчастное.
И вот сейчас я должна забыть, что я просто слабый человек, что я тоже хочу в туалет.
Будь любезна в одночасье, в одноминутье сумей себя встряхнуть,
«перевоплотиться» и сыграть ярко и весело, громко и артистично.
Та-ак… копятся слезы обиды на судьбу, на серость за окном.
А желтый шарик желчи подпрыгнет к горлу и откатится, подпрыгнет и откатится.
Слава богу, не взорвался.
Не надо.
Уйдут силы, энергия.
Они нужны для вечернего концерта.
Краем глаза замечаю, как из всех купе за нами следят пассажиры.
И в восемь утра, около туалета я, в полный голос и в удовольствие, кричу: «Девочки! Уберите свою мать! Ах ты, зараза… Людк! А Людк! Де-ре-вня!!!» Аплодисменты. Повлажневшие и удовлетворенные глаза капитана.
Вечером в концерте чувствую какую-то особую, небудничную атмосферу в зале.
Ну, это как в советские времена, когда идет заседание, но все знают, что скоро вынесут знамена, заиграет горн, потом марш…
И что? В первом ряду я вижу капитана в парадном, со множеством медалей и значков.
Рядом с ним очень хорошенькая пухленькая женщина, видно жена.
Рассказываю в концерте об утреннем эпизоде в поезде.
Играю все в лицах.
Зал очень хорошо реагирует.
Представляю залу капитана.
И началось!
Капитан торжественно встал, поклонился залу, хлопнул в ладоши, и из двух противоположных выходов стройным шагом пошли матросы с ящиками коньяка, шампанского, цветами и коробками конфет.
Зал ахнул.
Стою среди этого добра, кланяюсь, благодарю.
А еще только треть концерта…
А как перевести на серьез?
А как двигаться среди ящиков?
Нет, никаких пауз.
Пусть все будет так.
Перепрыгивала через ящики, под аплодисменты веселых зрителей.
Успех был, чего уж…
Но героем вечера стал капитан.
У него тоже брали автографы. Вот тебе и «Людк!»
Л Гурченко "Люся, стоп!"
"Я своего мужа в жизни пьяным не видела".
Так говорит Наина Ельцина
Семью Бориса Николаевича раскулачивали, бабушку-дедушку. Моих, к счастью, никого не тронули. Бабушка с дедушкой жили в Оренбургской губернии, были государственными крестьянами.
В селе, где они жили, я и родилась.
Нас всего у родителей четверо было, я – самая старшая.
В Оренбуржье жили не крепостные, а свободные государственные люди.
Не было кулаков, все жили одинаково.
До 1947 года я ездила туда каждое лето с мамой, самые счастливые минуты детства там провела. Папа на железной дороге работал, у них даже отпусков не было.
Мы приезжали – а там хлеб, масло, яйца.
Представляете, каким чудом это казалось после голодного Казахстана.
Бабушка говорила мне: «Полезай в погреб, какая сметана понравится -- такую и неси для блинов».
Потом я туда смогла поехать только в 1997 году. Спустя полвека. Но узнала всех девочек и мальчиков, которых видела последний раз, когда мне 14 лет было. И смогла всех по имени назвать -- к их восторгу.
У нас с Борисом Николаевичем была очень счастливая жизнь.
К нам никакая грязь не приставала. Мы уехали из Свердловска в 53 года, большую часть жизни там прожили. Борис Николаевич проработал руководителем – и домостроительный комбинат возглавлял, и обком партии. И про нас ничего плохого не писали, не говорили. Мы были чисты во всем. Ничего себе не взяли, не присвоили. Работали, как все остальные люди.
Для меня должность мужа ничего не значила. Я тоже была руководителем в проектном институте. Мне некогда даже было думать о карьере мужа. Я представляла собой то, чем являлась сама. А глава государства мой муж или кто еще -- не важно. Я была женой Бориса Николаевича, а не президента.
Зато когда мы приехали в Москву -- и он заявление написал об уходе из партии, началось...
В нашей жизни не было ничего «жареного».
Мне даже стыдно иногда говорить... Я 30 лет с лишним проработала в институте, и это для меня была вторая семья.
Когда мы в Москву переехали, я белугой ревела, что осталась без всего этого.
Хотя раньше мечтала: вот выйду на пенсию в 55 лет, буду свободна – читать стану, в театры ходить.
До этого времени-то на это не было. И тут нас в Москву перевели.
Мы первое время поселились в гостинице, Таня с нами была.
Чтобы и папе полегче морально было, и мне. Она вообще у нас как солнышко.
И вот как-то утром они отправились на работу. А я из гостиницы «Октябрьская», мы там жили, вышла на улицу, решила сходить в магазин.
И как подумала, что в Свердловске сейчас мои девчонки работают, а я одна иду по незнакомому городу -- и что вообще такое эта пенсия!
И у меня слезы градом, даже неудобно перед прохожими стало. Спрятала лицо и бегом вернулась в гостиницу. Наревелась там...
Мы очень хорошо жили в Свердловске, такой авторитет у Бориса Николаевича был, никто плохо не говорил. Когда он стал секретарем горкома партии, я тоже вступила в партию. А так считала себя недостойной, нас же так воспитывали.
И стала парторгом в институте – по очереди тогда эту должность занимали. Так получилось, что нас как раз в колхоз послали. В те дни такая непогода разыгралась – снег с дождем. И мы с председателем профкома решили оставить студентов в институте. Они так на меня посмотрели, на секретаря парткома. И ответили: «Борис Николаевич вчера по телевизору сказал, что надо убрать урожай в любых условиях. И мы поедем!» Его авторитет был непререкаемым.
А в Москву приехали – нас грязью облили. Что мы и стяжатели, стали говорить, и все такое. Мы с Борисом учились в одном институте, я знала, что он кристально чистый человек, очень сильный.
Он никогда не воспитывал никого из детей, но они все находились под его воздействием. Такая у него аура. Как-то мы приехали в немецкую клинику, и я попросила врача повлиять на Бориса Николаевича, убедить его, что необходимо беречь себя. А врач на меня посмотрел и ответил: «У вашего мужа такая аура, что мы уже сами все под его влиянием».
Мы прожили всю жизнь и ни разу не поссорились. Я могла, конечно, надуться на что-то, но серьезных ссор не было.
Я знаю, люди говорили обо мне: «У нее такая была тяжелая жизнь. Муж -- строитель, а это постоянные пьянки и все такое». О Борисе Николаевиче ведь любили посудачить. А он 13 лет проработал в строительстве и в жизни не отпраздновал ни одну сдачу объекта.
Как-то сдавали завод один. А со мной работала жена начальника строительного управления. Приходит она однажды и говорит мне: «Мой-то дуралей проспорил ящик коньяка – что Борис Николаевич будет с ними обмывать сдачу комбината».
А Борис Николаевич, конечно, не пошел.
Вообще никогда не было, чтобы он пришел выпившим. А чего только о нем не говорили...
Борис Николаевич еще в институте прочитал всю классику, был ходячей энциклопедией. Мы все поражались.
Когда стал президентом, времени на чтение меньше стало, конечно.
А на пенсии только и делал что читал. У нас целая библиотека из его прочитанных книг осталась.
Он еще в школе научился быстро читать -- по 300 страниц в день. На курсы специальные ходил, какой-то факультатив был, кажется. Он книги глотает. Ему потому легко и с бумагами было.
Лена у меня старшая так же читает. Я так не могу.
А говорят о нем всякую ахинею. Но что поделаешь...
Я его в жизни пьяным не видела. Он мог выпить, любил компании. Но чтобы все обстояло так, как говорят...
Сейчас я понимаю, в чем было дело. Иногда специально делали. Бывали случаи, когда я возмущаюсь, обращаюсь к Коржакову, а он: «А я тут ни при чем».
И так в этой грязи мы и живем.
Все нас, оказывается, субсидировали, мы такие богатые.
Замки у нас везде, Танину дачу на Николиной Горе показывали.
Акции у нас.
А у нас ничего, кроме гонорара за книгу, нет. Ничье любопытство удовлетворить не можем.
И вообще я не представляю, как Борис Николаевич мог что-то взять. Да никто ничего и не предлагал. Скучно меня слушать, наверное...
Когда только начали рассказывать небылицы о нашем богатстве, я предлагала подать в суд.
Но Борис Николаевич отвечал: «Твоя совесть чиста перед Господом Богом, как ты любишь говорить? Чиста! А что тебе перед кем-то оправдываться? Жизнь расставит на свои места. Пусть ищут. Найдут -- пусть возьмут себе».
В этом доме жили первый президентский срок. Это была горбачевская дача.
На самом деле -- барак, не боюсь сказать.
Двухэтажное здание с плоской крышей.
Мы все переделали. Я когда вошла первый раз – как в каземат попала.
До этого у нас была другая государственная дача. Каждый раз приходилось менять дачу -- с каждой новой должностью.
Противно. Все же чужое вокруг. Хотя, точнее будет сказать, -- тяжело.
Но нас всегда окружали хорошие люди. Потом уже свои вещи стали покупать, вот в этой комнате диваны стоят наши.
Было время, когда даже ремонт не могли делать. Ну не было денег в казне. И если я говорила: «Давай сделаем!» -- Борис Николаевич отказывал: «Как я могу резиденцию в такое время ремонтировать».
Какое-то время жили в Горках.
Там дом постройки тридцатых годов еще. Мы переехали перед Новым годом.
И такие холода ударили, что Борис Николаевич, он после операции был, простудился.
Дача была холодная, мы даже подушки на окна клали.
Это не просто – все время жить в чужом доме.
Я никогда себя хозяйкой не чувствовала. Только в Свердловске ею была, когда жили в своей квартире.
Всегда сама готовила. Я вообще люблю готовить. Когда Борис Николаевич работал, реже, конечно, стояла у плиты.
Но внуки мою стряпню ели. Только если меня в Москве не было, им повар готовил.
Помню, Глебу сделали котлеты, он сидит ест, и тут я вхожу. И Глеб говорит: «Бабуля, это не твои».
И я ему вечером уже сама сделала.
Мы всегда были рядом. Он даже сердился, если я уходила. «Куда?» -- «У меня дела». – «Какие дела? Твое главное дело -- это я». И мы сидели вместе, смотрели спорт. Я тоже люблю волейбол, теннис.
Таня ему коробками книги привозила, он много читал.
Это было счастье, когда Борис Николаевич вышел на пенсию. Господи, я так долго этого дня ждала! Нам одного президентского срока хватило, а он еще и на второй пошел.
Мне эти его ответственные должности так надоели, он же всегда был первым лицом -- от строительного управления и до президентства.
У него был строгий характер, но он был добрейшей души человек.
С юмором. А потом, я же его с института знала, мне легко было.
Девчонки побаивались.
Они учились хорошо, но у Лены конфликт с учительницей по биологии был. Аттестаты были с пятеркой, но школу закончили без медали. Опять нам повезло – мы понятия не имели, как и что там у них в школе происходит. Не было необходимости.
В семейной жизни главное -- понимание. И любовь. Есть такая программа по телевидению, называется «Больше чем любовь».
А я не понимаю -- что может быть больше? Это слово, на мой взгляд, выражает вершину.
-------
Ни одному слову не верю / почти/
Ни одному слову не верю / почти/
Почему?
Ни одному слову не верю / почти/
Я тоже. Судя по ее рассказу у Ельцина разве что нимба над головой не было. Прямо ангел во плоти. А я ему никогда не прощу того времени, когда я по сильному морозу и по жаре со стертыми ногами шла на работу и с работы 10 км пешком, потому что денег не было. И плакала в выходные дома, когда ела хлеб и запивала водой. А больше ничего не было.
Ну как же не пил он... ага-ага!
Не верю ей. Почти. Что муж хороший и отец, возможно. Как муж он хороший. Но что "ничего не брали"... Ага и еще никому ничего не давали... Пьяница. Если и был умным, то мозги с возрастом совсем пропил... Но она как жена молодец. Не обливает грязью... А то некоторые, как Шукшина... Так она своего мужа обливала... И пил, и бил, и с детьми она пряталась... Если такая дура, прости Господи, и в молодости была, так не утерпишь, и напьешься, и налупишь.
А что она еще может сказать о своем муже, бывшем президенте? Грязью поливать что-ли? Конечно нет...
Но я тоже не верю ей совсем...И вообще слышать о нем даже не хочу и всей семейке...
Двое писателей. Один преуспевающий, другой — не слишком. Который не слишком, задает преуспевающему вопрос:
— Как вы могли продаться советской власти?
Преуспевающий задумался. Потом спросил:
— А вы когда-нибудь продавались?
— Никогда, — был ответ.
Преуспевающий еще с минуту думал. Затем поинтересовался:
— А вас когда-нибудь покупали?
-Ты же девочка!-
Как-то режиссер Птушко позвонил маме и сказал: Лиля, у тебя две дочки – 15 и 16 лет, а я ищу актрису на роль Ассоль.
Может, приведешь какую-нибудь из них на пробы?
Мама сказала, нет-нет, никаких проб, Александр не хотел, чтобы они были актрисами.
Но Птушко уговорил.
И мама повела меня.
А я в 15 была очень спортивным подростком, носила треники, играла в баскетбольной команде и была коротко стрижена.
Птушко, как только увидел меня, сказал
«ой, нет-нет-нет. Нет ли у тебя, Лиля, какой-нибудь другой дочери? Получше?»
Мама сказала, есть, но та совсем плохая.
Пока то, да се, гримерша посмотрела на меня и с жалостью сказала: «Давай платьице наденем, ты же девочка. Волосики причешем».
На меня надели светлое нежное платье, наклеили реснички и Птушко был изумлен.
Меня утвердили.
А поскольку я была не актриса, то решили дать мне учительницу, которая бы репетировала со мной роль.
Это была Серафима Германовна Бирман, характерная актриса старого кинематографа. Огромного роста, со специфическим бирмановским голосом. Маленькие глазки-буравчики и седина, стриженая под горшок.
И она показывала мне Ассоль.
Повязав платок, став похожей на Бабу Ягу, она брала эмалированное ведро и приложив руку козырьком ко лбу, показывала мне встречу Ассоль с Греем
Огромная Серафима стояла и всматривалась – и меня всю колошматило.
Наконец ее маленькие глазки вспыхивали сумасшедшим светом, она вскидывала руку и громко кричала зычным голосом: «я здесь, Грэ-э-й!».
И огромными прыжками бежала навстречу воображаемому Грею, громыхая ведром, срывая платок с головы, и тряся седыми волосами.
И я, глядя на нее, понимала, что таких вершин мастерства никогда не достигну.
Серафима была критична и неумолима.
И лишь когда я уже сыграла Офелию, она позвонила маме и сказала:
«Лиля, кажется, я могу вас обрадовать. Кажется, она не полная бэздарь».
Из воспоминаний А Вертинской
Татьяна Ф
👍
ее маленькие глазки вспыхивали сумасшедшим светом, она вскидывала руку и громко кричала зычным голосом: «я здесь, Грэ-э-й!».
И огромными прыжками бежала навстречу воображаемому Грею, громыхая ведром, срывая платок с головы, и тряся седыми волосами.
Как же я смеялась. Тань, спасибо.
То ли байка, то ли нет...
У генерала Скобелева долгие годы жил попугай.
А сам царский слуга часто и подолгу истово молился вслух.
Однажды ему подарили очень дорогую книгу на военную тему и после очередного изучения он, оставив её открытой на столе, удалился по службе на некоторое время.
А когда вернулся, то чуть не упал в обморок!
Драгоценнейшее военное пособие зарубежного издания было подрано и порвано попугаем, каким-то образом выбравшимся из клетки!
Праведному гневу царского генерала не было предела.
Он, схватив мухобойку, стал гоняться за попугаем-шкодником с криками:"Убью!"
Виноватая птица залетела за шкаф, откуда достать её не представлялось возможным...
Генерал решил подождать добровольной сдачи с повинной, чтобы предать виновника примерному наказанию...
И вот через полчаса из-за шкафа послышалось просительно-покаянное:
"Господи, Иисусе Христе! Помилуй мя грешнаго!"
"Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешнаго!"
— сказанное с интонацией самого генерала и продолжалось беспрерывно целый час!
Сердце Скобелева дрогнуло и умилилось.
Он даже заплакал.
Крикнул за шкаф попугаю: "Ладно, грешник, вылетай! Ты помилован!"
и уже через несколько мгновений блудный попугай радостно чирикал у него на руке..
Красивая история о короткой любви .
Писатель Сергей Довлатов увидел её фото в газете и влюбился.
Их роман - это четыре встречи и несколько сотен писем. Порой Светлана получала по пять посланий в день. И прятала конверты от родителей. Адрес отправителя мог их огорчить. Довлатов писал из зоны.
Сергей Довлатов умер в Нью-Йорке в 1990 году,12 лет проведя в эмиграции. Светлана Меньшикова до сих пор живёт в Сыктывкаре по тому же адресу, на который ей сорок с лишним лет назад слал письма «срочник» Довлатов.
В начале 60-х годов будущего писателя за неуспеваемость отчислили из Ленинградского университета и «забрили» в армию. 21-летний Сергей высадился из поезда на станции Чиньяворык, затем три часа трясся в грузовике, ещё два шёл пешком по узенькой тропинке до лагерных ворот. Бывшему студенту предстояло охранять уголовников. Здесь «дрались заточенными рашпилями, ели собак, …насиловали коз... убили за пачку чая» (Довлатов, повесть «Зона»..). И здесь же Довлатов пережил одно из самых светлых чувств в своей жизни. Фото студентки Светланы Меньшиковой он увидел в газете «Молодёжь Севера».
«Я выиграла чемпионат Коми по лёгкой атлетике, - рассказывает Светлана Дмитриевна. - Фотограф «поймал» меня на пьедестале». Письмо Довлатова обрушилось на неё как снег на голову, неизвестный красивый почерк: «...В газету с вашей фотографией были завёрнуты мои тренировочные перчатки (боксёрские.). Каждый раз, когда я за них брался, думал, что надо бы девушку эту чудесную разыскать. Мой приятель сказал, что у него есть в Сыктывкаре знакомая и она может знать ваш адрес…» Письмо пришло на адрес пединститута, где училась Светлана. На это послание девушка не ответила и на второе тоже.
В третьем Довлатов прислал свои стихи:
Я всё ещё твоим молчаньем
связан,
Я всё ещё немыслимо и свято
Последнею надеждой
дорожу…
Над всем, что в мире подлость
и враньё,
Над суетой и сложностью мгновений
Я шлю тебе безрадостно и верно
Последнее молчание моё…
«Пошли к костру»
Эти строки она не смогла оставить без ответа. Завязалась переписка. А вскоре девушка набралась смелости и вместе с подругой Идой отправилась за 200 км от Сыктывкара на встречу с Довлатовым в посёлок Чиньяворык. На перроне их ждал двухметровый великан в шинели.
В одном из писем Довлатов рассказал: «Я очень громоздкий и устрашающий субъект. Но могу вас успокоить, я похудел и вешу 104 кг 300 г». Светлана как раз носом доставала до его солдатской пряжки. Сергей осторожно взял её за руку (потом он скажет, что «ему понравилось водить Свету за лапку»). На ночёвку Светлану устроили в военной части: «Я почувствовала, что Сергей хочет близких отношений, и призналась, что у меня нет такого опыта. Он расхохотался: впервые вижу 20-летнюю девушку, не знакомую с мужскими ласками. А потом посерьёзнел: «Пошли к костру», и до утра пел мне песни под гитару.
Мне казалось, что я разочаровала Сергея и он перестанет мне писать. Но произошло наоборот: письма приходили в два раза чаще, порой до пяти посланий в день». У Светланы не хватало терпения донести письмо до квартиры, она вскрывала конверт прямо на лестничной площадке.
А он каждое её письмо перечитывал десятки раз. День, когда из Сыктывкара не приходило весточки, считал пропащим и часто подписывался: «измученный ожиданием». Упрекал за отсутствие подробностей: «получил от тебя письмо, короткое, как гастрономический чек». Их близость не была физической, но это не мешало чувствам «искрить»: «Я два раза рвал письма, где начинал писать, что полюбил тебя. Это глупо, безумно, говорить об этом не следует, а писать тем более, но я ни черта не могу поделать. Ты мне дорога, как не был дорог ни один человек…» Довлатов признался, что был женат, просил не придавать этому значения. И не обманывал. Из зоны он писал только родителям, другу и «сыктывкарской принцессе», которую называл «светленькой, тоненькой, золотой».
Узнав, что Светлана проходит педагогическую практику в школе в Ухте недалеко от его части, Довлатов отпросился в увольнительную. День гуляли, а ночью уговорили сторожа автовокзала дать им приют: «Мы разместились на деревянной скамейке и укрылись шинелью, но из-за разговоров так и не сомкнули глаз». В своих письмах родителям он рассказывал, что у него прекрасное настроение благодаря Светлане. А ей: «Сегодня мне тебя показывали во сне».
Это раньше он «больше всего на свете любил бокс и книги», теперь на первом месте - Светлана. Довлатов вознёс хрупкую девушку на столь высокий пьедестал, что от малейшего толчка его муза могла упасть и разбиться на мелкие кусочки. В делах любви таким толчком испокон веков служили человеческая злоба и зависть. Светлану оговорили. «У нас в институте были танцы. Меня пригласил офицер, а потом проводил до подъезда, - вспоминает Светлана Дмитриевна. - Оказалось, что этот офицер служил в одной части с Сергеем. Он увидел у Довлатова мою фотографию и прихвастнул, что на прощание мы страстно поцеловались. Довлатова это «убило». Я получила от него резкое письмо, но оправдываться не стала. Мне было больно: как же он мог поверить в эту ложь, шитую белыми нитками?»
Переписка оборвалась, когда Довлатова перевели служить в Ленинград. И всё же они встретились. Через два года. «Подруга Ида продолжала переписываться с товарищем Довлатова - тоже ленинградцем. Он пригласил нас посмотреть город. Мы приехали и вдруг слышим: «Нас ждёт в гости Сергей». Дома Довлатов познакомил Светлану с мамой и… женой (это был его второй брак.) И сказал: «Прости, что мы не вместе». Мама Сергея обняла Светлану: «На Севере ты спасла моего сына».
«Когда я приехал сюда, в Коми, я считал себя конченым человеком, ничего хорошего от жизни уже не ждал, лез как дурак в любую драку и был угрюмый тип. Ты мне, Меньшикова, спасла жизнь. И это не громкие слова, а самая простая правда» - так он писал ей незадолго до разрыва.
«Не жалею, что всё так закончилось, - признаётся Светлана. - Скорее я была влюблена не в Сергея, а в его потрясающие письма. Мы оба были не готовы сходить с небес на землю. Однажды Довлатов написал: «Хочу, чтобы всё, что будет у нас с тобой, было чистым, искренним, как летний дождь, как тихий вальс». Так и получилось».
…На память остались письма и несколько стихотворений, посвящённых Светлане.
Трудно представить, что созданы они в колонии. Впрочем, как напишет Довлатов в повести «Зона»: ад - не снаружи, ад - внутри нас.
Стихотворение Довлатова, посвященное Светлане Меньшиковой:
Я в этих письмах каждой строчке верю,
Но все же часто думаю о том,
Кто для тебя распахивает двери
И подает на вешалке пальто.
Он ходит где-то рядом, он спокоен,
Стихов тебе не пишет, не грустит.
Заговорит когда-нибудь с тобой
И яблоком случайно угостит.
В трамвае переполненном однажды
Уступит место, ты кивнешь в ответ.
Он - умный, он - особенный, он - каждый,
Кто мимо шел и обернулся вслед.
От этих писем я теперь завишу,
Я верю им, мне некого винить,
Но так боюсь, всего о чем не пишешь,
О чем сама не знаешь, может быть.
Крепко тебя обнимаю и люблю.
📷 Сергей Довлатов. Светлана Меньшикова.
Александр Ширвиндт:
«Эх, обнулить бы цивилизацию и попробовать всё сначала»
*....Книжка книжкой, а по-настоящему сегодня волнует другое.
Сколько раз человечки ёрничали об очередном несостоявшемся конце света.
Опять проскочили мимо апокалипсиса…
Дохихикались.
А ведь сигналы были.
Сменили зиму.
Кто-то наблюдательный мог бы заметить, что в лесу исчезли пирамиды муравейников.
Эти мудрые труженики, очевидно, испугались грозящих перемен и куда-то передислоцировали своё вековое общежитие.
Просыпаются давно умершие вулканы и гейзеры, соседние галактики всё чаще бросают в нас камни в виде астероидов.
И вот на тебе – пандемия.
Эх, обнулить бы эту сраную цивилизацию и попробовать бы всё сначала, слившись в экстазе в пещерах....
.....Раньше жили не спеша.
Выходили замуж, рожали детей в более или менее спокойной обстановке, болели обстоятельно – лежа в постели по целым месяцам, не спеша выздоравливали и почти ничем, кроме хозяйства, не занимались.
Без докторов, без нудных анализов, без анкет.
Наша нянька, заболев, на вопрос «Что с тобой?» отвечала всегда одно: «Шось мене у грудях пече».
А болезни-то были разные.
Умирали тоже спокойно. Бывало, дед какой-нибудь лет в девяносто пять решал вдруг, что умирает.
А и пора уже давно. Дети взрослые, внуки уже большие, пора землю делить, а он живет.
Вот съедутся родственники кто откуда. Стоят. Вздыхают. Ждут.
Дед лежит на лавке под образами в чистой рубахе день, два, три… не умирает.
Позовут батюшку, причастят его, соборуют… не умирает.
На четвертый день напекут блинов, оладий, холодца наварят, чтобы справлять поминки по нем, горилки привезут ведра два… не умирает.
На шестой день воткнут ему в руки страстную свечу.
Все уже с ног валятся. Томятся. Не умирает.
На седьмой день зажгут свечу.
Дед долго и строго смотрит на них, потом, задув свечу, встает со смертного одра и говорит:
« Ни! Не буде дила!»
И идет на двор колоть дрова.
Александр Вертинский
Откровения Э.Рязанова
История песни
Я шел по опустошенному осеннему лесу.
Под ногами была затвердевшая от первого заморозка земля.
Где-то сиротливо каркали невидимые вороны.
Я выше на опушку.
Передо мной покатым косогором стелилось поле. Рыжая стерня, охваченная инеем, серебрилась.
На горизонте темнела узкая полоска дальнего леса.
Крыши деревеньки высовывалась из-за косогора, на котором прочно стояли могучие двухэтажные стога…
Серо-синие, низкие облака недвижно повисли над озябшим полем.
Казалось, я нахожусь не в тридцати километрах Москвы, а за тысячи верст, и живу не в двадцатом веке, а лет, эдак, двести назад.
Свежий сухой воздух покалывал щеки, бодрил, походка была упругой, а душу наполняла беспричинное ощущение счастья.
И вдруг сама собой в голове возникла первая строчка:
У природы нет плохой погоды, каждая погода благодать…
Не успел я изумиться этому явлению, как следом родилась вторая…
Если учесть, что я уже около 30 лет, со времен давней юности не занимался стихосложением — это было странным.
Я подумал, что сейчас это наваждение пройдет, но получилось иначе.
Неудержимо поползли следующие строки:
Дождь ли, снег… Любое время года надо благодарно принимать.
Я удивился.
Честно говоря, мне показалось, что строфа не дурна.
И вдруг случилось необъяснимое: строчки полезли одна за другой. Не прошло и двадцати минут, как стихотворение сочинилось само, не обращая на меня никакого внимания, как бы помимо моей воли.
Я быстро повернул домой, бормоча строчки, повторяя их, так как боялся, что стихотворение забудется.
Войдя в дом, я немедленно перенес все на бумагу.
Стихи «У природы нет плохой погоды» стали песней.
У природы нет плохой погоды —
Каждая погода благодать.
Дождь ли снег — любое время года
Надо благодарно принимать,
Отзвуки душевной непогоды,
В сердце одиночества печать,
И бессонниц горестные всходы
Надо благодарно принимать,
Смерть желаний, годы и невзгоды —
С каждым днем все непосильней кладь,
Что тебе назначено природой
Надо благодарно принимать.
Смену лет, закаты и восходы,
И любви последней благодать,
Как и дату своего ухода
Надо благодарно принимать,
У природы нет плохой погоды,
Ход времен нельзя остановить.
Осень жизни, как и осень года,
Надо, не скорбя, благословить.
Правдивое, почти исповедальное стихотворение с глубоким смыслом. И вдруг ремейк. Можно, конечно, считать шуткой, но у меня осадочек остался...
У природы нет плохой погоды —
написал я много лет назад.
Столько я упреков от народа
выслушал, что сам себе не рад.
Был моложе, веселей, беспечней,
не страшился я держать ответ.
Болтанешь, как будто плюнешь в вечность,
ан обратно уж дороги нет.
Да и мне не скрыться от судьбины:
отдых! Я приехал на курорт!
Три недели страшной холодины,
дождь на нас чихал, как злющий черт.
Мнимый парадокс весьма опасен,
фраза прилепилась, как печать.
Я и сам с собою не согласен,
я хочу при солнце отдыхать.
Штормы, вихри, смерчи, ураганы,
зной, буран, самум и снегопад,
я скажу вам, очень не желанны.
Я беру свои слова назад!
Отрекаюсь от своей ошибки,
забираю эту песню вспять.
У природы — редкие улыбки!
Только их и надо привечать.
Жизнь идет, сменяя цикл за циклом.
Ну, какая старость благодать?!
А меня и эту беспринципность
надо понимать и принимать.
© Эльдар Рязанов 93
Вы здесь » Радушное общение » Литературный раздел » Байки, рассказы , истории театральные и не только...