То есть она не смотрела ни одного советского фильма?
Я родилась в то время, когда уже не было, например, такого вида транспорта, как кОнка, но я же знаю что это такое. Кино, книги, история... вот это всё источник информации. А сейчас и интернет.

Отредактировано Тюменка (14-01-2024 15:39:38)

23 ноября на вручении Международной Пушкинской премии 2023 произошел курьез. Вечер прошел в формате концерта по пушкинским сюжетам с церемонией торжественного вручения изысканных статуэток Александра Сергеевича Пушкина. Концерт Пушкинской премии был посвящен памяти герцогини Александры-Анастасии Гамильтон — основательницы Пушкинской Премии. Звездной оперной парой вечера стали Екатерина Чудотворова и Кирилл Волков, солисты Московского театра оперетты. Выступления артистов чередовались с вручением статуэток Пушкина. Иван Шаповалов - скандально известный продюсер группы "Тату", выиграл в номинации «Литературно-музыкальный проект» с проектом «Соседи» из Конаково. При выходе на сцену на экране появился промо-ролик проекта, и все были ошеломлены! На экране появилась украинская девушка, поющая на украинском языке, за ней вышли девушки, поющие на бурятском и русском языках! Зал притих. СМИ, которые снимали церемонию, все сняли, теперь все ждут развязки!

Фото: https://giperboreya.online/mediateka/me … ya-2023-2/

Видео: https://giperboreya.online/events/torzh … a-premiya/

"Я НИКОГДА НЕ БЫЛ НУЖЕН"
Сын Жванецкого рассказал о жизни без отца.

Сын писателя-сатирика Михаила Жванецкого, журналист и сценарист,
Андрей Рывкин рассказал, что в детстве ему очень не хватало отца.
Артист часто шутил со сцены на тему отцов и детей, что очень
расстраивало Андрея.

"Я был панчлайном его шуток: то он не может вспомнить, сколько у него
детей (зал надрывается), то изрекает, что «одно неверное движение, и
ты отец» (зал погибает со смеху). Может, не сейчас — но в прошлом было
именно так. Я не особо смеялся, но взрослые, включая мать, говорили,
что до юмора Жванецкого еще нужно дорасти. После его эфиров я
рассматривал себя в зеркало, понимая, что его «одно неверное движение»
— это я.

"Мое знакомство с  отцом случилось после его выступления в Бостоне,
где я — скрывшись от мамы и дождавшись оттока фанатов из гримерки, —
решил, наконец, подойти. Мне было одиннадцать, я хотел познакомиться с
папой. Отец пожал мою вспотевшую руку и машинально вручил брошюру
«Этапы большого пути» — со своей огромной фотографией на обложке. Я не
мог произнести ни слова. Он оставил размашистый автограф и удалился в
обществе длинноногих поклонниц, появившихся из ниоткуда.

Я стоял у гримерки и ждал папу, листая этапы его большого пути. В
каком-то смысле я узнал тогда больше, чем сам он рассказывал о себе. Я
разглядывал его детские фотографии, на которых мы были похожи как две
капли воды. Я впервые увидел, как выглядели мои бабушка с дедушкой,
какой была их лачуга в Одессе, где вырос отец. Брошюра была приурочена
к гастрольному туру. Для всех, кто ее листал, в ней были лишь
фотографии, для меня — семейный архив отца, который меня не узнал.
Дома, в ванной, под оглушительный вой детектора дыма, запах горящих
глянцевых страниц, стук матери в дверь и слезы я сжег этот «архив».

Я вспомнил, когда отец первый раз позвонил мне. Он был пьяным, в
Горках-9, где только что пообедал с Ельциным. Там они шутили под
водку, которой, видимо, было так много, что папа попросил ФСО найти
мой телефон. Служба с задачей, как обычно, справилась. А я, к
сожалению, нет.

Мои успехи (мне было шестнадцать) не произвели на папу никакого
впечатления. После того как президент страны приглашает тебя на
частный обед, один на один, мои разговоры о школе, каких-то девочках и
о том, что с меня наконец сняли брекеты, были скучны Михаилу
Жванецкому. Это было нормально, говорил я себе, оправдывая дикую боль
и чувство неполноценности, которые возникали от каждого слова отца, —
он в гостях у самого Ельцина, и это я такой скучный. Пока не дорос.

Заканчивая разговор, биологический папа одарил меня одним из своих
великих, но, к сожалению, неопубликованных афоризмов: «Андрей, сначала
я должен полюбить тебя как собеседника, а уже потом — как сына». На
прощание он попросил не называть его папой: «Только отец! Так
монументальнее, понимаешь?». На этом спецсвязь отключилась.

Я остался заплаканным у гудящей телефонной трубки. Надо стать таким же
интересным собеседником, как Борис Ельцин, Иосиф Бродский или Михаил
Барышников — все папины друзья-собеседники, — чтобы решить вопрос
отцовской любви. Я вытер слезы, принялся читать книжки и даже писать
что-то свое. Ведь не о брекетах же с ним говорить — полубогам весь
этот мой быт был не нужен.

С тех пор мы виделись раз десять, всегда после его выступлений. Он
всегда был в гримерке, в гриме, в идеальном костюме, в цветах,
окруженный бесчисленными поклонниками, камерами и телохранителями. Все
проходило по отработанной схеме: двухминутные «сколько же тебе сейчас
лет?», «как мама?», а затем — торжественная презентация конверта с
тысячей долларов и обязательным напутствием про «стыдно должно быть —
в семнадцать лет деньги брать у отца». Иногда, вручая конверт, он
говорил мне: «Будь счастлив».

Я никогда не отказывался. Эта ежегодная тысяча долларов стала нашим
связующим звеном: он был слишком труслив, чтобы признать, что бросил
ребенка и просто хотел откупиться, а я был слишком труслив, чтобы
признать, что не нужен отцу, и принимал этот кеш как папин подарок.
Как свидетельство, что отец у меня все-таки есть.

Потом и эти встречи прекратились. Когда на свой день рождения я
внезапно оказался в Москве и пригласил отца встретиться, вместо него
пришел его директор, деловито передал конверт у метро Белорусская,
оправдался занятостью Михал Михалыча и обещал передать «Дежурному по
стране» мой привет. Долларов в том конверте было ровно пятьсот.

мама рассказывала, что, когда в начале 1980-х советские космонавты
терпели бедствие на орбите, они попросили Жванецкого прочитать им из
Центра управления полетами свои тексты, чтобы хоть как-то отвлечь их
от почти неминуемой гибели вдали от Земли. Это был пример отцовского
героизма и одновременно его же приоритетов — да, папа не научил тебя
кататься на велосипеде, но это потому, что ему космонавтов спасать
надо было. Папа не был каким-то ханыгой, который пил, бил и бросил
нас. Папа был там — где-то в космосе. Там ни велосипедов нет, ни
детей.

Однажды я рассказал эту историю своему приятелю, который внезапно
превратил ее в целый полнометражный фильм — про советского юмориста,
который читает космонавтам свои монологи, пока те бьются за шанс
вернуться на Землю. В фильме лишь одна неточность: герой моего отца
живет со своими детьми. Кажется, в российской индустрии кино это
называется «киноправда».

Я же не космонавт, так что, когда я терпел бедствие, мои крики о
помощи упирались в директора Михал Михалыча, который оправдывался
дикой занятостью и предельной концентрацией, необходимой Сатирику во
время концертного тура, — концентрацией, которой плохие новости совсем
не нужны. Больше помощи было бы от звонка другу или даже в 02.

Я не помню, в какой момент и с каким психологом понял, что своему отцу
я никогда не был нужен. Что его у меня на самом деле никогда не было,
хоть я и видел его каждый день по ТВ. Это осознание сделало то, что и
должны были, по идее, делать отцы — оно заставило меня хоть чуть-чуть
поверить в себя. Может, в каком-то глупом стремлении получить
признание отца, но «одно неверное движение» — и я начал писать.

Когда я похвастался ему своей первой публикацией, он тут же сказал:
«Мои гены». Да, мой отец бухал с Ельциным, но это не он научил меня
писать политические колонки на английском в самые престижные издания
мира. Он собирал стадионы, но это не он научил меня придумывать самые
известные фильмы и клипы в стране.

Если он и растил из меня писателя, то только с помощью записок,
которые я оставлял ему через дежурных у служебного входа концертных
залов. Записки всегда начинались одинаково, как переписанное школьное
сочинение: «Михаил Михайлович, здравствуйте, меня зовут Андрей, я ваш
сын…».

Михаил Жванецкий был женат на Наталье Суровой. Между супругами 32 года
разницы, они воспитывали сына Дмитрия.
У сатирика пять внебрачных детей — двое сыновей, в том числе, Андрей
Рывкин и три дочери.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ АКТЁРА ЛЬВА ДУРОВА
"Однажды мы затеяли драку – класс на класс. Конечно, тут же доложили директору. Он ворвался в класс, дернул свой мундир так, что с него все пуговицы осыпались, и закричал, повышая голос по восходящей:
– Дуров! Сегодня ты ударил своего товарища, завтра ты ударишь своего учителя, потом ударишь меня, ещё дальше ты убьешь члена  правительства, и наконец начнешь в  школе бить... стекла!!!
Все представили этот ужас с битыми стёклами. И ведь на самом деле что такое член правительства? Ничто! Легко заменить. А вот заменить стекло в окне сразу после войны – это была огромная, почти неразрешимая, проблема! Особенно для директора школы. И особенно с наступлением холодов.
Мудрый был директор!"
Балагур и коллекционер актерских баек, он шутил даже когда, кажется, совсем не до смеха. Никогда не признавал ни чинов, ни регалий. Дошутился до пометки в анкете "невыездной", отвечая на абсурдные вопросы чиновников.
Лев Дуров: "Когда меня, взрослого человека, спросили в горкоме КПСС, какого цвета флаг СССР, мне за них стало стыдно, сказал: черный фон, череп и берцовые кости, называется Веселый Роджер. И на три года стал невыездным".
Пришлось Штирлицу стрелять в провокатора Клауса на советской земле.

«Я расскажу вам про Соломина. Мне кажется, что его воспитали очень хорошие родители. Это воспитание до сегодняшнего дня просматривается. Он не вредный. Он не злой, не завистливый. Тридцать лет он руководит театром. У нас очень хорошая обстановка в театре. Он содержит его в рамках русской театральной традиции. Я имею ввиду, что у нас в Малом театре сегодня никогда на сцену не придет «экспериментатор», который разденет актеров до гола. Никогда со сцены никто не скажет дурного слова и никакого пошлого намека.⠀
   Да, мы играем Чехова, Островского и тем самым сохраняем самих себя. Поэтому артисты у нас в театре совершенно особенные. Они читают хорошую литератору, ходят на работу для того, чтобы понять, что хотел сказать Чехов или, что Гоголь сказал, а не Тютькин. Если понятно, что я говорю.
   Это сладость, а не язык. Какие словеса! Какие остроумные ходы. Какие фразы, которые даже учить не надо, они запоминаются сами. Пир души этот Островский. Он очень современный автор. В его пьесах нет ничего такого забытого, сложного, исторического. Это классика на века. Более того, если раньше, в советское время, никто не понимал, что такое банкноты, векселя, акции, сейчас, когда ты это знаешь - еще остроумнее кажется, яснее и смешнее».
Ирина Муравьева