ТОРГАШКА.
- Захаровна? Ты что ли? Богатой будешь, не узнала!
На Клавдию Захаровну смотрела, приветливо улыбаясь, бывшая соседка по даче Зинаида Семеновна.
Она сидела на рынке в торговом ряду, выложив на прилавок помидоры, огурцы, редиску, зелень... И все было отборное, красивое, аппетитное, как на картинке - никакой дополнительной рекламы не надо.
Клавдия остановилась, хоть и недолюбливала соседку, называя за глаза "торгашкой".
- У нее ничего не пропадет, ни один огурчик, ни одно луковое перышко, все продаст, - говорила Клавдия дочери, осуждающе покачивая головой, - одним словом, торгашка!
- Ну и что? - вступалась за соседку дочка Катя, - она же не украла все это, вырастила... Пластается, не разгибая спины. Почему она должна раздавать все это бесплатно?
- А я вот не могу так, - упрямо твердила Клавдия, - мое воспитание мне не позволяет, лучше раздать людям, пусть пользуются моей добротой, пока жива...
- Или выбросить за ненадобностью, - подхватывала Катя, - Пусть лучше сгниёт, но продавать мы не станем, мы же гордые...
Дачу продали уже лет пять назад: здоровья не хватает её обрабатывать, дочка тоже наотрез отказалась, а Семеновна, гляди-ка, до сих пор дачку держит, опять с огурчиками сидит. Хоть и возраст уже к 80 клонит, а может, уже и перескочил...
Клавдия Захаровна даже обрадовалась случайной встрече и остановилась, чтобы поболтать со старой знакомой.
- Привет, Семеновна, привет, рада тебя видеть, - совершенно искренне сказала она, - Как поживаешь?
- Да, помаленьку, - отозвалась Семеновна, - Бог пока даёт силы...
- Ну да и торговать тоже, - не удержалась Клавдия от ироничного замечания.
- Ну не выбрасывать же? - пожала плечами Семеновна, - Мне жалко мой труд. А дачка - это моя отдушина, она мне силы даёт, чтобы невзгоды пережить, и кормит меня. Я вот только клубники на 20 тысяч продала... А ты много себе на пенсию можешь позволить?
- Да какая там пенсия? - затянула привычную песню Захаровна и вздохнула, - Так... слёзы одни. Раньше хоть овощи свои выращивала, а теперь и это купить надо, вот пришла на рынок...
- А ты возьми у меня, недорого продам, для знакомых у меня пониженный тариф.
- Хорошо, что ещё здоровье позволяет всё это выращивать, - кивнула Клавдия на прилавок с овощами.
- А мне деваться некуда, - улыбнулась Зинаида, - приходится держать себя в тонусе, сына Николая парализовало три года назад, он одинокий, пришлось к себе перевезти, муж уже тоже еле ходит, всё на моих плечах теперь...
Клавдия остолбенело уставилась на приятельницу: она знала, что с мужем та давно в разводе из-за пагубного пристрастия его к бутылке.
- Ну да, не брошу же я его, - поняв замешательство Клавдии, ответила Зинаида, - всё равно ведь близкий человек, вот и дохаживаю. Кому он нужен, кроме меня... А вообще я не унываю, - встряхнулась она с вызовом в голосе, - Я даже благодарна этим трудностям, они закалили меня, дают силы держаться на ногах. Вон мои ровесницы давно уже раскисли, хандрят, еле ходят, ничего уже сами делать не хотят. На детей сели и ножки свесили - в магазин им сходи, в доме прибери, еду свари... Сами уже ничего не могут, потому что мышцы-то атрофируются от безделья, да и мозги тоже...
Я живу в пятиэтажке на последнем этаже - по нескольку раз в день бегаю без лифта - отличный тренажер, как говорит мой сын. А мои соседки старенькие уже давно боятся спускаться с этажа, так и сидят дома, дряхлеют. А меня старость дома не застанет...
И еще я одно правило недавно вычитала, что нельзя говорить о болезнях, этим мы им силу свою отдаем, и они начинает нами управлять. Лучше говорить о здоровье, желательно повторять по многу раз в день, что ты здорова, у тебя все отлично. И здоровье начинает налаживаться, на себе проверено. Аффирмация называется - вот как! Попробуй тоже... Сына на них тоже подсадила, уже ходить начал понемногу...
- Ну, а если спрашивают про здоровье, врать что ли, что все хорошо? - озадаченно спросила Клавдия.
- Ну зачем врать? - пожала плечами Зинаида. - Просто говори, что все хорошо, и переводи разговор на более интересную тему.
- Ну о чем можно еще говорить со знакомыми в нашем возрасте? - как-то неуверенно проговорила Клавдия.
- Как о чем? - оживилась Зинаида, - О книгах, фильмах, рукоделии. Я вяжу, вышиваю, мастерю всякие поделки, знаешь их сколько в интернете?
- Ты что и интернетом умеешь пользоваться? - удивилась Клавдия.
- Да давно уже, - удивилась в ответ Зинаида, - В наше время без него никуда. Я многих своих одноклассников и дальних родственников в интернете нашла, сейчас общаемся, так интересно... Раньше я всякие головоломки в журналах покупала, а сейчас в интернете нахожу. Мне филворды очень нравятся и судоку...
Клавдия слушала Зинаиду, открыв рот. Бывшая соседка, случайно встреченная на рынке, вдруг раскрылась с совершенно неожиданной стороны. Ну почему она раньше к ней не присмотрелась? Гордость какая-то... Ей все казалось, что у Семеновны больше других интересов нет, кроме дачи и торгашества. А оно вон как...
В это время Зинаида наложила целый пакет овощей и протянула ей:
- Вот, угощайся, рада была повидаться.
- А сколько стоит? - засуетилась Клавдия, доставая кошелек и мысленно подсчитывая, хватит ли у нее денег.
- Да нисколько, - улыбнулась Семеновна, - это подарок.
И увидев протестующий жест Захаровны, поспешно добавила:
- От подарков нельзя отказываться, этим ты поток изобилия к себе перекрываешь.
- Спасибо большое, - Клавдия была уже не в силах удивляться. Но на душе вдруг стало так хорошо и легко, словно сам ангел спустился и сел ей на плечи.
- Слушай, а может в гости ко мне придешь, чайку попьем, я постряпаю чего-нибудь, поболтаем, умеешь ты душу отогревать...
- А почему бы не прийти, - широко улыбнулась Зинаида, - а то вокруг меня одни мужчины, хочется и с женщинами умными пообщаться...
*****Бальзам для души*****

Галочка, до слез...

Распечатать и повесить над кроватью. Так вот видимо и надо проживать свою жизнь.

chanel 5

Меня очень впечатлила мудрая Глафира. Если интересно, то и про Розу узнаем.
Спасибо, что прочитала и обратила внимание.

Писательница Лера Манович рассказала историю про девушку Женю, которая очень сильно любила одного человека – Максим его звали, он был старше нее. Когда у него обнаружили рак, она продала свою квартиру, чтобы были деньги на лечение. У него таких денег не было, у его родных и друзей тоже. А у нее была дорогая квартира в старом доме в хорошем районе, парк виден из окна, единственное наследство от умерших родителей, и вообще отчий дом, любимое пристанище. Но она хотела его спасти, и вот она продала квартиру, чтобы его лечить. Надо сказать, он был против такой жертвы. У него был рак на четвертой стадии, безнадежное дело, и он не хотел, чтобы Женя осталась бомжом после его смерти. Он даже сочинил историю, что, дескать, его гражданская жена уже всё оплатила. То есть и денег не надо, и, оказывается, у него жена есть – о чем Женя и не подозревала. Он специально так придумал, чтобы она обиделась и его бросила.
Но она не бросила. Она догадалась, что всё это – благородные отговорки, и продала квартиру, и была счастлива.
Но Лера Манович не знала, чем эта история закончилась.
А я узнал через общих знакомых.
Рассказываю.
Максим вылечился. Чудо, один шанс на десять тысяч – и этот шанс выпал ему. Он не просто выздоровел, но совершенно преобразился. Он был художником, но тогда, до болезни и выздоровления – совсем никчемным, то есть не особо талантливым и вдобавок ленивым. Разве что был способен обаять, очаровать, оковать собою двадцатилетнюю девочку – в свои почти сорок бездарно прожитых лет.
Но тут всё переменилось. Он стал строг и сосредоточен, слегка пополнел и красиво поседел. Первая же серия его новых картин была успешно выставлена и хорошо продана; он получил стипендию от фонда Граупнера и уехал на год в Мюнхен; потом переехал в Загреб и женился на галеристке Любе Циглар. Но в Москве появлялся часто.
Однажды ему позвонил старый приятель и попросил о встрече.
Максим позвал его в свою московскую квартиру. Сели на кухне. Максим сварил кофе, достал коньяк, открыл коробку конфет.
- Почему ты на ней не женился? – вдруг спросил приятель.
- Тебе это обязательно знать?
- Нет, не обязательно.
- Тогда ладно… - вздохнул Максим. – Тогда попробую объяснить. Ты мог бы жениться на святой? На настоящей святой, в прямом смысле слова? – вдруг горячо воскликнул он. – Ее можно обожать, боготворить, молиться на нее, но нельзя же ей сказать «погладь мне рубашку, а на обед свари борщ».
- Ну, погладил бы сам, - пожал плечами приятель. – Или нанял бы прислугу.
- Она бы не позволила! – засмеялся Максим. – Я же говорю: святая. Ты бы мог лечь в постель со святой? Я – нет. То есть просто лечь, – он засмеялся, – рядышком полежать на спине, знаешь, бывают такие надгробия в католических соборах… А вот насчет… - и он замолчал, подбирая слова.
Он, конечно, хотел сказать «трахать» или еще крепче, но вспомнил одну существенную для дружеских отношений подробность.
Приятель был влюблен в Женю и не скрывал этого. Это он когда-то познакомил ее с Максимом, позвал свою девушку в гости в мастерскую к знакомому художнику, и простить себе этого не мог. Он даже обрадовался, когда Максим заболел. Погорюет и забудет, и моею будет. Он поглядел на Максима, вспомнил эти злые фантазии и поморщился. Тем более что Максим не умер. Ну и хорошо.
- Да, так вот, - осторожно сказал Максим. - После больницы у нас ничего не было. Я не мог. Какой-то, – он приложил кулак к груди и подвигал его вправо-влево, - какой-то железный запрет. Я ей бесконечно благодарен. Настолько благодарен, что она для меня вроде ангела. Святая, я же сказал. А кстати, - Максим наивно округлил глаза, - а почему ты сам на ней не женился? Восемь лет прошло, сколько можно?
- Угадай! – осклабился приятель.
- Прости, - сказал Максим.
- Ничего.
- Ты вообще зачем завел этот разговор? – спросил Максим.
- Она заболела.
- Тоже рак? – Максим схватился за сердце.
- Рак. Слава богу, не четвертая стадия, как у тебя было. Вторая. Шансы есть. Но денег нет. Совсем. Она не работает. Живет у тетки. Тетка старая, живет на пенсию.
- Я ей бесконечно благодарен. Я бы продал всё! – у Максима задрожал голос. – Вот эту квартиру, дом в Загребе, дачу в Черногории, квартиру в Берлине, всё! Бомжом бы остался, ради нее… Но понимаешь, старик, вся моя недвижимость записана на жену.
/Д. Драгунский/

У Зощенко есть такой эпизод — стареющий профессор вспоминает женщину, в которую был влюблён лет пятнадцать назад. Тогда пришлось расстаться, как-то обстоятельства сложились неудачно, жизнь развела, как говорится. А сейчас, на склоне дней, его вдруг потянуло к этой женщине. И он нашёл ее в Петербурге, специально приехал и разыскал – тогда это непросто было.
Он увидел немолодую некрасивую даму с проседью. Она сидела за столом и пила чай из блюдца, с какой-то лепешкой. Увидев профессора, она захлебнулась и вскочила – она была поражена внезапной радостью, она бросилась к нему, – а он не знал, как поскорее уйти. Он ужаснулся и разочаровался...
Это потому, что он ее и прежде не любил. Не было у него настоящей любви, так, фантазия, не более. Потому что истинная любовь не исчезает при виде седин, изменившейся внешности или болезни. Сначала можно вздрогнуть от перемен, а потом вновь увидеть дорогое лицо сквозь оболочку. Какая разница, как человек одет, если мы его любим? Телесный облик — наш земной костюм. Он может износиться и истрепаться, но мы не его узнаем; мы узнаём того, кого любим. Хоть в рубище, хоть в лохмотьях.
Истинная любовь не пройдёт при виде седины, морщин и некрасивого чайника с лепешкой на оловянной тарелке. При виде убогой комнаты и бедного платья. Если все это вызвало раздражение и отвращение – значит, не было любви. Без обид; не было – и все.
И когда кто-то бросает другого человека за то, что он постарел, подурнел, заболел, – это плохо и больно, конечно. Но самое плохое – значит, и прежде не было настоящей любви. Влюблённость была, эротическое влечение, интерес, – что угодно. Но любви точно не было. Потому, что любовь не проходит, если костюм износится и пальто выйдет из моды. Или порвётся. Не за костюм ведь любят!
Но иные люди любят именно костюм. Платье. Тело. И когда портится то, что они любили – они берут тайком свою шляпу, как этот профессор, и уходят тихонько.
Это очень грустно. Но если разлюбили за то, что стал некрасивым, больным и старым — значит, и не любили по-настоящему никогда.
Что ж. Пусть берегут своё платье как можно лучше. Вещи и тела изнашиваются, как их ни храни.
Вечны только душа и любовь. Истинная любовь не проходит из-за телесных перемен. А если прошла — значит, это была не любовь.
Анна Валентиновна Кирьянова - писатель, психолог.

Жена считает, что главная цель моей жизни — плохо ее сфотографировать.

То у неё ноги отрезаны. То голова. То лицо не ее (а чьё, спрашивается? я фотошоп с собой не ношу). То в кадр попадает что-то лишнее, причём лишним может оказаться что угодно, как в тот раз, когда в кадр попала эффектная блондинка (жена у меня брюнетка, и этот контраст показался мне высокохудожественным). То она моргнула. Ну, извини, дорогая, я не виноват в твоих условных рефлексах.

При этом жена почему-то не сдаётся и каждый раз снова и снова заставляет меня доставать телефон, а сама становится в позу богини. Порой, когда я фотографирую ее где-нибудь в живописном месте в горах на краю пропасти, так и подмывает сказать «ещё шаг назад дорогая». Но нет, я держу себя в руках, она же потом оттуда вылезет, и мне будет только хуже.

Однажды на прогулке в Кусково во время очередной незапланированной вероломной фотосессии жена своими отрезанными ногами и головой, своим не своим лицом, лишними дворцами на заднем плане и морганием настолько качественно довела меня до бешенства, что я психанул, остановил первого попавшегося проходившего мимо мужика с рюкзачком, всучил ему свой телефон и приказал сфотографировать мою жену.

— Все! — орал я, — пусть вот этот тебя снимает!

Первый попавшийся мужик с рюкзачком, как ни странно, на «вот этот» не обиделся, а, напротив, сразу засуетился и развёл кипучую деятельность:

— Так, девушка, встаньте правее, голову выше, смотрите вдаль, левую руку вдоль тела, улыбку…

Сфотографировал и вернул мне телефон обратно.

Прежде чем я успел опомниться, ко мне уже бежала жена посмотреть на результат.

— Ну вот! — злорадно вопила она, — все снимают лучше тебя! Смотри, как здорово получилось!

Я стоял и мужественно про себя матерился, как вдруг снова увидел того мужика с рюкзачком. Он промелькнул на заднем плане, а за ним торжественная процессия, в которой я различил жениха и невесту. В следующую секунду мужик достал из рюкзачка  фотоапппрат с гигантским сексуальным объективом и начал выкрикивать указания.

Только я со своим везением мог выхватить из огромной толпы, шатающейся в выходной день в Кусково, свадебного фотографа.

Олег батлук

НЮСЯ.
У Егора Прохорова умерла жена. Так и не оправилась от последних родов. Тут бы горевать и горевать, пятеро детей осталось. Старшему, Николаю, девять. Илюшке – семь. Близнецам Саньке и Лёшке по четыре. И младшей только три месяца, Алёнке, доченьке долгожданной… Некогда горевать, когда дети есть просят. А уложит всех, полночи сидит в кухне, курит .
Поначалу Егор сам, как мог, крутился. Ну, свояченица приезжала, помогла чуток. Родных-то у них больше и не было. Хотела забрать Саньку с Лёшкой, мол, тебе полегче будет. Потом из опеки какой-то что ли, приходили двое. Предлагали всех детей в интернат отдать.
Никого никому Егор отдавать не собирался. Как это – родных детей кому-то отдать? Как и жить-то потом. Трудно, понятно, а что делать? Растут они полегоньку, вот и вырастут.
Как мог, сам стирал, убирал, готовил, в огороде копался. У старших когда и уроки проверить успевал. С Алёнкой больше всех хлопот было, понятно. Ну, тут уже и Колька с Илюхой где, да помогут. Да и сестра патронажная, Нина Ивановна, часто приходила, заботилась.
Как-то раз она пообещала Егору няньку прислать. Всё ж тяжело мужчине с грудным-то ребёнком. Мол, девушка хорошая, труженица. В больнице нянечкой работает. Своих детей, правда нет, не замужняя пока. А братьев-сестёр растить помогала, из большой семьи она, из соседней деревеньки.
Так и появилась у них в хате Нюся. Невысокая, крепкая, круглолицая, с немодной косой по пояс. И – молчаливая. Лишнего слова не скажет. А только всё переменилось в хате у Прохоровых. И хата заблестела - всё отмыла, отчистила. Одежонку и детскую, и Егорову перештопала, перестирала. И за Алёнкой успевала приглядеть, и наварить-нажарить.
В школе и в детском саду сразу перемены заметили. Дети чистые, опрятные, пуговицы уже не пришиты чёрной ниткой по белому, локти не драные.
Как-то заболела Алёнка, затемпературила. Врачиха сказала, поправится, главное – уход. Так она ночи просиживала рядом, сама ни разу не прилегла. Выходила девчушку.
И незаметно как-то и осталась в доме у Егора… Младшие уж мамой стали звать, соскучились по ласке материнской. А Нюся на ласку не скупилась. И похвалит, и по головке погладит. И обнимет. Как же, дети всё ж…
Старшие, Николка с Илюшкой, сначала дичились, никак не называли. А потом просто Нюсей стали звать. Ни няня там, ни мама, - просто Нюся.Чтобы, значит, помнить, что своя мамка у них была… Да и по возрасту она им в матери с натяжкой годилась.
Родные-то Нюсины против были. «Куда такую ораву себе на шею вешаешь? Парней мало в селе?»
«Парни-то есть, - отвечала, - да я Егора жалею…. И ребятишки привыкли, что уж теперь искать-то…»
Так и жили. Пятнадцать годков незаметно пролетело… Дети учились, росли. Ну, не всё гладко - бывало, что и нашкодят, нахулиганничают. Егор гневался, за ремень хватался. А Нюся его одёргивала, мол, погоди отец, сперва разобраться надобно… И поругает, и пожалеет, бывало. Да, никто её Нюсей на селе уж и не звал. А Анной Васильевной величали, уважали.
Николка к этому году уж женат был, первенца ждали. Жили молодые отдельно, Николай в совхозе работал. Да не последним механизатором был, что ни год – то грамота, то премия, вот как. Илюшка в городе институт оканчивал, им Нюся особенно гордилась - инженером будет сынок-то!
Санька с Лёшкой весной из армии вернулись, в техникум поступать задумали, только вот спорили – в какой. Всё вместе делали - и озоровали в детстве, и горой друг за дружку стояли, если что.
Алёнушка в девятый класс перешла, тоже гордость Нюсина. И петь, и плясать мастерица, ни один праздник без неё не обходится.
А Егор уж в который раз думал, как хорошо ему Нина Ивановна жену выбрала…
Этим летом как-то почувствовала Нюся, что что-то не так с её организмом, что-то неладно. Век не болела, а то вдруг в глазах потемнеет, затошнит… Егора с его куревом стала из хаты на крыльцо гнать, плохо ей становилось. Сначала думала – пройдёт, ан нет. Пришлось-таки к доктору идти.
Домой вернулась тихая и задумчивая. От Егоровых вопросов отмахнулась, да ерунда, мол, всё в порядке.
А только вечером, когда уснули все, позвала Егора на крыльцо.
Сядь, отец, поговорить надо… Знаешь, что мне доктор сказал? Ребёнок у меня будет… Поздно уж что-то делать, рожать надо…
Сказала и руками лицо закрыла. – Стыдоба-то, вот стыдоба…
Егор, так просто опешил от такого известия. Столько лет не было детей и – надо ж!
-Да какая стыдоба, мать, - аж сигарету свою отбросил, так и не прикурив. - Старшие вон все уж почти разбежались, вдвоем, что ль, останемся? Нееет, природа правильно всё расставила! Значит, готовиться будем!
-Как детям-то сказать? Скажут, старуха уже, а туда же…
-Да какая ж ты старуха? Тридцать девять, разве ж годы?
-Ой, прямо не знаю, что делать, что делать… Стыдоба…
-Ладно. Сам скажу. Завтра и скажу, Как раз все соберутся.
И сказал. Как только за столом собрались, так и сказал. Что, мол, ребята мои хорошие, скоро у вас ещё брат будет. Или сестра. Вот так.
Нюся голову опустила, в тарелке будто что высматривала, покраснела аж до слёз…
Николка, который по случаю воскресного дня с молодой женой у них гостил, только хохотнул.
-Здорово, мать! Молодец! Вот вместе с моей и рожайте! Им, детишкам, вдвоём сподручнее будет расти!
Санька тоже обрадовался: - Давай мам! Ещё братишку!
А Лёшка возразил: - Не… Девочку. А то парней у нас много, а девчонка одна. Разбаловали принцессу…
Алёнка только зыркнула на Лёшку.
-Разбаловали… Ты, что ли баловал? Конечно, девочку, мам! Я ей банты буду повязывать, платья купим красивые!- захлебнулась восторгом.
-Платья… Что она тебе кукла? – вступил в разговор Илюшка. – Ребёнка ещё и воспитывать нужно, - назидательно произнёс он.
-Воспитаем, - с расстановкой сказал Егор. – Плохо, поди, вас воспитали? Вот, то-то…
А Нюся всё равно стеснялась и прикрывала растущий живот, когда платком, когда в жару плащ накинет, вроде прохладно ей.
Положенные месяцы прошли незаметно. Уже порадовались первенцу Николкиному, мальчик! Илюшка уехал доучиваться в свой институт, каникулы окончились. Санька с Лёшкой тоже уехали – поступили в сельскохозяйственный техникум.
И у Алёнки начался учебный год. Тихо стало в хате, пусто. Алёнка то в школе, то у подружек. Уже и парнишка какой-то её провожать стал с танцев воскресных.
Нюся не спала, поджидала Алёнку. И вдруг боль… Такая резкая, что в глазах потемнело.
-Егор, - слабо позвала она, - Егор, кажется… началось…
Побледнел тот, ноги в башмаки сразу и не попали.
-Ты, погоди, мать, я сейчас, сейчас… Скорую давай! - крикнул вошедшей Алёнке. Та сразу поняла, в двери выскочила.
Через две минуты в дом ворвалась.
-Мам, сейчас Толик отвезёт тебя, машину у отца попросит, подожди!
«Толик, значит…», - подумала она и снова резкая боль схватила внизу живота…
Ой, мамочка! Да что же это!
Через ещё пять минут, вошёл парнишка, что провожал Алёнку
-Батя сам отвезёт, - сказал Алёнке. - Поедешь?
-Я поеду, - сорвал куртку с вешалки Егор. – Не бойся, Нюсь, я с тобой…
Всю ночь Егор сидел на крыльце районного роддома и дымил одну за другой. Наутро двери открылись, вышла немолодая нянечка.
-Сидишь, папаша? Куришь? Теперь курить-то пореже придётся… Первый у тебя что ли?
-Пятеро у меня, - глухо сказал Егор.
-У! Да ты богач! Только не пятеро, а семеро! Двойню твоя красавица принесла!
-Д…войню? – заикаясь, переспросил Егор.
-Малец и девчушка! Малец крикливый, - засмеялась она. – А девчушка красавица!
Ты иди домой-то, папаша. Завтра приходи. Она у нас ещё полежит маленько. Детишки вес должны набрать. Да, принеси чего надо. Тебе любая скажет, понял?
-Ага, - кивнул головой ошарашенный Егор.
На выписку вся семья собралась. По такому случаю и все три студента отпросились с занятий, приехали. Нянька торжественно вынесла два свёртка, перевязанных один синей лентой, другой розовой. Сзади шла смущённая Нюся.
Егор принял один свёрток, а второй и не знал, как взять.
-По двое-то несподручно… Забыл уж как, - смутился он тоже.
Второй свёрток принял Николай: – Давай, батя… Мне-то уж не впервой!
-Ой, какая хорошенькая! – заглянула в конверт Алёнка. – Сестричка, моя красавица!
Вручив няньке цветы и торт (как положено), разговаривая о своём, все двинулись к совхозному автобусу – директор совхоза выделил. Раз такое дело!
-Ну, мать, всем угодила! – улыбнулся Николай.
А Нюся держала на руках один из свёртков и тихо улыбалась своим мыслям. Детей, она, даст Бог, воспитает хороших… Она глянула в сторону Егора, который держал на руках второй сверток. «Мы воспитаем, - поправила она себя, - конечно, мы…»
-Ребята, - повернулась она к детям, - а назовём-то их как?…
И все сразу стали предлагать свои имена, чем-то близкие им, чем-то нравящиеся или связанные с кем-то…
А водитель автобуса, дружок Егора, слушая весёлый гомон за спиной, думал, что вот и не родная она им, этим пятерым… А разве скажешь….
© Елена Полякова