Подъезд

- Хозяйка, - треснул в темноте чей-то голос, - дай 30 рублей здоровье поправить.
⠀
Лида вздрогнула и от неожиданности выронила ключи. Замерла.
⠀
Над последним лестничным пролётом не горела лампочка. Пространством у самого выхода правила темнота. Пахло перегаром, немытым телом и ещё чем-то еле уловимым, пряно-сладким. Чем именно она никак не могла понять, но эти нотки совершенно не вписывались в общую композицию. Звякнули ключи.
⠀
- Простите, пожалуйста! Не хотел вас напугать.
⠀
Из темноты вылепилась мужская фигура.
⠀
«Бомж», - подумала Лида, отступая вверх по лестнице.
⠀
Мужик поднял ключи, повертел их в руках, перебирая связку между пальцами, и протянул её женщине.
⠀
- Поменяй замок. Хлипкий он у тебя, по ключам видно. Такой вскрыть - раз плюнуть.
⠀
- Чё те видно в темноте такой? - неожиданно смело для себя самой выпалила Лида, - видно ему! А ну дай сюда! - рванула она связку и замерла, оторопев от своей резкости.
⠀
- Не пожалей тридцатничек-то! - уже жалобно повторила фигура.
- Я те дам тридцатничек! А ну вали отсюда, чёрт пьяный! А то щас милицию вызову! - выпалила Лида, уже надвигаясь на мужика своим телом, - вали, сказала! Развелось вас тут, как собак нерезанных!
⠀
Лида сжала ключи, толкнула страшную фигуру в сторону и рванула к выходу. С размаху ударила она в дверь плечом и ахнула от боли: в панике она забыла нажать на кнопку замка.
⠀
«Как он сюда вообще попал?» - вспыхнул в голове вопрос.
⠀
- Домофон не работает, - будто прочитал её мысли, сказал мужик.
⠀
Лида стала лихорадочно нащупывать в темноте кнопку - та не светилась. По шее к затылку  медленно поднималась липкая паника. Женщина стала биться в дверь всем телом, но она не поддавалась. Тут мужик протянул руку и, слегка толкнув дверь, будто та и не была заперта, открыл её. Лида вывалилась на улицу.
⠀
Не помня себя от страха она бросилась бежать из двора. Метров через 300 остановилась. Перевела дыхание. Проверила сумку, телефон, кошелёк. Всё на месте. Сердце стучало где-то в горле.
⠀
Немного успокоившись, Лида решила ехать на работу. Оттуда она позвонит в управляющую компанию и потребует, чтобы те наконец-то проверили домофон. Уже не первый раз в их подъезд заходят бомжи. Раньше они боялись жильцов и старались уйти, как только слышали их шаги, а этот наглый оказался. Ещё и денег просил!

«Ишь ты, какой! Паскуда немытая. Ментов на вас не хватает», - стучали в голове мысли.

Лида сделала пару шагов в сторону метро и снова остановилась. «А вдруг это домушник? Вон что про замок говорил».

- Да чтоб тебя! - уже не понимая, на кого ругается, выпалила Лида. - Надо поменять замок.

8:30. Обычно в это время она уже едет в метро. На работу она никогда не опаздывала. Но тут откладывать нельзя.

«Надо как минимум купить замок и вызвать слесаря. Не ровён час и правда квартиру вскроют».

Она развернулась. В соседнем дворе была мастерская по ремонту обуви и изготовлению запасных ключей. Кажется, там же можно было купить и новый замок.

Проклиная это промозглое мартовское утро она шагала через двор, пытаясь угадать, открыта ли сейчас мастерская или нет.

Дверь была заперта, хотя часы работы говорили об обратном. Подёргав для уверенности ручкой она выругалась и развернулась. Тут щёлкнул замок и в проёме показалось мужское лицо:
- Вы ко мне?
- А тут есть кто-то ещё?
- Простите, - улыбнулся мужчина и распахнул дверь, - Чем могу помочь?
- Мне нужен новый замок.
- Замка нет, только личинки.
- Чего?
- Новую сердцевина к Вашему старому замку.
- А ключи другие будут?
- Конечно.
- Давайте.

Мужчина прошёл внутрь, нырнул под прилавок и начал там чем-то размеренно и долго шуршать.

8:50. «На работу уже точно опоздаю, - думала она, - надо предупредить».

Лида потянулась к сумке, нащупала внутри телефон и тут он неожиданно взорвался звонком. Она вздрогнула. Звонила дочь. Сердце зябко заворочалось под рёбрами. В это время они с ней обычно не созванивались. Что-то случилось.

Чуя недоброе, Лида поднесла трубку к уху:
- Да, Марусь.
- Мама, ты цела?! - взвизгнула труба.
- Да. А что ...
- Ты где? Ты где?!
- Я... я.. эээ, я замок покупаю.

На том конце разразился плач.

- Маруся, милая, что с тобой? Что случилось-то?
- Мама, теракт! - дочь кричала слова, - на твоей станции теракт. Ты там? Ты в метро?
- Нет.
- Только что там был взрыв!

Рука перестала слушаться, пространство сузились в какую-то мизерную точку и выстрелом расширилось обратно, грозя выплюнуть сознание за пределы головы.

- Когда?
- Я не знаю. Не знаю. Мы сами только что узнали. Ты должна была быть там! - надрывалась дочь.
- А я здесь, - почти шёпотом произнесла Лида.
- Господи! Господи! Я уже успела тебя похоронить!! Господи!
- Да я вот замок решила поменять, - выдавила Лида,  будто извиняясь, что не оправдала худшие ожидания дочери.
- Какой замок, мама? Какой замок? - плакала та на другом конце трубки.
- Дверной. Хлипкий он какой-то, - повторяя слова незнакомца, сказала Лида. - Его вскрыть на раз два можно.
- Мама, замок, мама!! Ы-ы-ы. Да ты в рубашке родилась! Ы-ы-ы. Ты понимаешь? Тебе свечки ангелам хранителям ставить нужно, мама! Ты меня слышишь? Я тебя уже похоронила! - у дочери была явная истерика.
- Подожди, Марусь, мне твой папа звонит, - соврала Лида и положила трубку.

Не помня себя от потрясения и ужаса она рванула из мастерской и побежала в сторону дома. Скользкий мартовский асфальт грозил опрокинуть её навзничь, но она, демонстрируя чудеса эквилибристики, летела вперёд, не замечая луж и прохожих. В два прыжка преодолела высокие ступеньки подъезда и дёрнула дверь, но она была закрыта. Набрала код домофона. Тот пикнул и освободил замок.

Лида рванула ручку и в глаза ей ударил яркий электрический свет - лампочка была цела, а подъезд пуст. В воздухе всё ещё пахло чем-то пряно-сладким и очень знакомым.

Миро! Так пахнет церковное миро! - наконец вспомнила она и, теряя сознание, съехала вдоль стены на пол.

Ирина Лапшина

Я каждый день просыпаюсь в шесть утра. Наливаю чай и иду к окну. Потом выкуриваю сигарету и начинаю смотреть в окно напротив. Там ровно в шесть двадцать открываются шторы и женщина лет семидесяти начинает поливать свой цветок. После открывает окно и кричит вниз, а там бешено виляя хвостом уже ждёт местная дворняга, которой женщина что-то кидает из еды. Потом прощается и уходит внутрь комнаты.
Так происходит уже несколько лет, но мы даже никогда не встретились взглядами.
Я каждый день просыпаюсь в шесть утра, наливаю чай и иду к окну. Потом выкуриваю сигарету и начинаю смотреть в окно напротив. Но там сегодня ничего не происходит..
Через час ничего, через три ничего, через неделю...
Я закурил сигарету и по привычке посмотрел в то окно. Шторы шолохнулись и открылись. Я замер. Что-то радостное появилось во мне и тут же исчезло.
В окно смотрел молодой парень и кивнул мне головой, как бы показывая, чтобы я вышел. Я спустился и направился к подъезду того дома. Навстречу вышел парень и протянул мне горшок с цветком. Я спросил зачем? Он ответил, что здесь так написано и отдал мне записку. Открыв её я прочитал:
-"Здравствуйте! Мы с вами совсем не знакомы, но каждое утро я вижу вас и вижу, что вы хороший человек. У меня к вам небольшая просьба. Раз вы читаете это письмо, то меня уже нет и я прошу вас присмотреть за моими друзьями. Это роза, которую вы сейчас держите у себя в руках, значит для меня очень много. Инструкция как за ней ухаживать под горшком. Около моего подъезда живёт собака Белка, она очень старая и кроме меня она никому не нужна. Я прошу вас, хоть изредка, кормить её."
Я каждый день просыпаюсь шесть утра, наливаю чай и иду к окну. Открываю шторы и поливаю розу. Закуриваю сигарету и смотрю как во дворе гуляет Белка, а рядом с ней моя жена.
Игорь Шихов

История облетевшая весь интернет...
Говард Келли, подросток-сирота, был очень беден. Чтобы заработать себе на хлеб и на обучение, он разносил разные мелкие товары по домам.
Однажды у него в кармане не осталось ни цента. Мучаясь от голода, он решил зайти в ближайший дом и попросить еды. Ему было ужасно неловко, но когда он подошел к дому, им овладело чувство решимости: откажут или нет, но будь что будет. Он решительно протянул руку к звонку и несколько раз нажал кнопку. Но когда дверь открыла молодая и очень красивая девушка, Говард неожиданно растерялся. От недавней уверенности не осталось и следа. Просто ему стало стыдно просить у нее пищу. И тогда он, запинаясь от волнения, сказал: – Можно… попросить у вас… стакан воды? Девушка поняла, что юноша голоден и принесла ему большой стакан молока. Говард медленно выпил его и спросил: – Сколько я вам должен? – Вы ничего мне не должны, – ответила девушка. – Моя мама учила меня никогда ничего не брать за добрые дела. – В таком случае – сердечно вас благодарю! – ответил он.
Когда Говард Келли вышел из ее дома, он чувствовал себя не только крепче физически, но и морально. Теперь он был уверен: пока на свете есть такие щедрые и добрые люди, все будет хорошо!
Прошло много лет. И вот однажды одна молодая женщина, жительница этого города, серьезно заболела. Местные врачи не знали, что делать. В конце концов они решили послать ее в большой город на обследование к опытным специалистам. Среди приглашенных на консультацию оказался и доктор Говард Келли. Когда он услышал название городка, из которого приехала эта женщина, его лицо оживилось. Он сейчас же поднялся и пошел в ее палату. Женщина, устав с дороги, спала. Врач тихо вошел в палату и сразу же узнал ее. Да, это была она – та самая девушка, которая когда-то угостила его стаканом молока. Изучив историю ее болезни и данные результатов анализов, лицо врача помрачнело:
«Она обречена!» Доктор вернулся в свой кабинет и некоторое время сидел молча, о чем-то размышляя. Он думал об этой женщине, о своем бессилии помочь ей, о несправедливости судьбы. Но чем больше он думал, тем тверже становился его взгляд. Наконец он вскочил с кресла и сказал: «Нет, я сделаю все возможное и невозможное, чтобы спасти ее!».
С этого дня доктор Говард Келли уделял больной пациентке особое внимание. И вот после почти восьми месяцев долгой и упорной борьбы доктор Келли одержал победу над страшной болезнью. Жизнь молодой женщины теперь была вне опасности. Доктор Келли попросил бухгалтерию госпиталя подготовить ему счет за лечение. Когда ему принесли счет, сумма, которую должна была уплатить за свое излечение женщина, была огромна. И не удивительно – ее, можно сказать, забрали с того света. Доктор Келли посмотрел на счет, взял ручку, что-то написал внизу счета и попросил отнести счет в ее палату.
Получив счет, женщина боялась его развернуть. Она была уверена, что всю оставшуюся жизнь ей придется не покладая рук работать, чтобы его оплатить. В конце концов, пересилив себя, она открыла счет. И первое, что бросилось ей в глаза, была надпись, сделанная рукой и располагавшаяся прямо под строчкой
           «Оплатить».
Надпись гласила:
“Полностью оплачено стаканом молока. Доктор Говард Келли”.
Слезы радости навернулись на ее глаза, а сердце до краев заполнилось теплотой и благодарностью.
Это не притча и не художественный рассказ.
Доктор Келли (Howard Kelly, 1858 – 1943) – не вымышленная личность, а известный терапевт, один из основателей первого в Соединённых Штатах Медицинского исследовательского университета Джона Хопкинса.
История же о нём и о стакане поданного ему молока тоже достоверна и записана его биографом.
(из сети)
Поделился  Валерий Козлов

Жила-была женщина. Не слишком молодая, но и не старая. Жила совсем одна. Нет, не совсем. С собакой и кошкой. И только.
Однажды она обиделась на всех людей и поняла, что только животные не предают. С тех пор так и жила. Каждый следующий день её был похож на предыдущий. Она вставала рано, выводила собаку, кормила и гладила её и кошку, и шла убирать небольшой офис. По дороге заходила в магазин, покупала только необходимые продукты и товары и шла домой. Вечером шла убирать второй офис, гуляла с собакой, ужинала, смотрела телевизор и ложилась спать. А на следующее утро начиналось всё заново.
Выходные дни отличались от остальных только тем, что не надо было ходить на работу. Женщина почти не покупала себе новой одежды. Зачем? Она ведь нигде, кроме работы, на которой на неё никто не обращал внимания, не бывала. Ходить в кино и театры в одиночку не имело смысла. Да и по телевизору показывали столько, что смотреть надоедало. И дальние страны показывали. Поэтому ездить куда-то было необязательно тоже. Да и как поедешь, если не с кем оставить собаку и кошку. Готовить для себя было неинтересно. Что-нибудь очень простое и быстрое. А другое, зачем?
Она уже забыла, что в своё время получила два высших образования. И другую работу искать не хотела. Зачем? Деньги небольшие, но за квартиру заплатить и на еду себе и питомцам ей хватало.
И вдруг однажды на работе ей стало плохо, и сотрудники офиса вызвали скорую помощь. Приехавший врач покачал головой и велел женщине обязательно сдать все анализы.
А когда другой доктор объяснил ей результаты этих анализов, она поняла, что надо срочно что-то делать. Потому что если её не станет, то кошке с собакой придётся несладко.
Она шла домой вся в слезах и, как обычно, не замечала никого вокруг. И вдруг перед её туфлями опустился на землю белый бумажный самолётик. Когда-то такие же старший брат делал для неё в детстве.
- Тётя! Это мой самолётик! - Звонко сказал чей-то голос. Она подняла глаза и увидела мальчика в яркой курточке.
"Надо же, какая красивая у него курточка. И сам мальчик такой симпатичный".
- Он улетел. - Продолжал малыш. - И прилетел к вам. Хотите тоже поиграть? Этот самолётик очень хорошо летает.
Она подняла бумажный треугольник, повертела его в руках. "Запущу один разок". - Подумала она. - "Мальчику будет приятно. А я... Скорее всего это будет последний самолёт в моей жизни. Так зачем отказываться".
И она запустила самолётик. Мальчик засмеялся и побежал следом за летящей игрушкой. А она вдруг увидела, что сегодня очень солнечный день, что деревья в парке большие и красивые, и их ветви причудливо переплетаются между собой. Увидела маленькую шуструю птичку, скачущую в траве, и молодого человека с букетом первой сирени, спешащего навстречу девушке в лёгком светлом плаще.
"Как здесь красиво!" - Поразилась она. - "Я каждый день хожу через этот парк и никогда не замечала, что в нём так много всего интересного. Теперь буду ходить сюда каждый день. Ведь скоро я..."
Так она поняла, что болезнь учит ценить самые простые моменты.
Дома собака и кошка бросились ей навстречу, и она снова заплакала. Потому что опять вспомнила, что когда её не станет, они останутся совсем одни. И времени, чтобы что-то предпринять, у неё очень и очень мало. А значит нельзя терять его на то, чтобы сидеть и жалеть себя. "Сейчас мне надо ценить каждую минуту своего времени". - Подумала она и открыла ноутбук. Женщина искала приют, в котором бы согласились взять её друзей, когда она... Везде говорили, что мест нет, что в мире слишком много бездомных животных, что пусть она узнает где-нибудь ещё. В другое время женщина бросила бы это занятие, но болезнь вынуждала её быть настойчивой. И она нашла. И поехала посмотреть. А когда увидела условия, в которых находятся бедные животные, поняла, что никогда не отдаст туда собаку и кошку.
И тогда она подумала о родных, с которыми уже давно не поддерживала никаких отношений. Когда-то женщина сильно обиделась на них, и с тех пор больше не видела. Но болезнь заставляла её искать варианты, и она решила позвонить брату
А он неожиданно для неё обрадовался. И попросил прощения за то, что когда-то не поддержал её, хотя мог. Ей опять стало больно от того, старого, предательства, но она заставила себя выслушать брата и поняла, почему много лет назад он поступил именно так. Это болезнь научила её слушать.
А ещё брат рассказал, что их мать, совсем уже старенькая, уехала обратно в свою деревню и живёт там теперь одна. И ни в какую не хочет возвращаться в город, к нему. И что делать, он не знает, потому что матери нужна помощь.
Женщина хотела было сказать, что, когда ей была нужна помощь, мать отвернулась от неё, но промолчала. Наверное, она тоже была виновата. Только сейчас болезнь научила её тому, что надо уметь просить помощи. И она вздохнула и рассказала брату всё. А ещё сказала, что сама уедет в деревню к матери вместе с собакой и кошкой и будет ухаживать за ней, пока сможет.
Женщина так и сделала. Уволилась с работы, сдала свою квартиру, забрала собаку и кошку, и уехала в деревню. И её старенькая мать расплакалась и тоже долго умоляла дочь простить её за то, что однажды не дала ей выйти замуж за любимого человека. Наверное, тогда всё сложилось бы иначе. Болезнь учит прощать. И женщина почувствовала, насколько легче стало у неё на душе. Она вела немудреное хозяйство. Брат помогал им деньгами. И она почти забыла про свои проблемы, пока внезапно ей опять не стало очень плохо.
Тогда она вспомнила, что болезнь никуда не делась, но теперь уже почти спокойно рассказала о ней матери. И поделилась тем, что не знает, как быть с собакой и кошкой. Болезнь научила её признавать своё бессилие, но никак не могла помочь устроить судьбу маленьких друзей.
Женщина очень удивилась, когда однажды вечером к ним в дом постучал человек. Она не поняла его возраста, потому что он, как и она сама был не совсем молодым, но и не старым. Человек потрепал по холке собаку, погладил кошку и внимательно посмотрел на женщину.
- Ваша мама всё рассказала. Не сердитесь на неё. В какой-то момент мы все можем позволить себе принять помощь. Даже от постороннего человека. Я пришёл сказать, чтобы вы не волновались за своих питомцев. Я живу в этой же деревне, недалеко от леса. И я готов буду взять их к себе, как только вы скажете. Не волнуйтесь, я люблю животных. Им у меня будет хорошо.
- Вы им понравились. - Улыбнулась женщина. У неё словно свалился с души огромный камень.
- А ещё возьмите вот эти травки. - Человек протянул ей полотняный мешочек. - Добавляйте в чай. У них просто волшебный аромат. Он вернет вам хорошее настроение.
С этого дня женщина словно ожила. Она больше не тревожилась за судьбу своих друзей. Каждое утро просыпалась, приводила себя в порядок и выходила на крыльцо. С удовольствием оглядывала всё вокруг, замечая каждый новый росток в земле, свитое птицами в кустах гнездо, рассветные нежно-розовые облака. Она весело хлопотала по хозяйству. Вечером иногда звонила брату, слушала его новости и рассказывала, как прошёл у них день.
- Доченька. Там, в сундуке вещи. - Сказала как-то мать. - Ты посмотри. Может, выбросить чего уже.
Она откинула тяжёлую крышку и долго перебирала старые платья, платки и покрывала. А потом попросила брата, и он привёз из её квартиры, где теперь жили другие люди, швейную машинку, которая очень много лет пылилась в кладовой. И женщина сшила новое платье из старого. И весёлое лоскутное одеяло. И лежанки для собаки и кошки, чтобы когда её не станет, частичка её любви осталась с ними. Она даже не подозревала о том, как ей нравится шить. Женщина стояла в только что сшитом платье у зеркала, собака и кошка крутились рядом. А сосед из дома около леса на пороге любовался её стройной ещё фигурой. Он снова принёс свои необыкновенные травки. И они пили чай с испечённым ей вкусным пирогом и разговаривали.
Иногда женщине становилось плохо, но она уже не боялась. Болезнь научила её признавать смерть. Поэтому, когда брат сказал, что нашёл для неё замечательного врача, она отнеслась к этому без особого энтузиазма. Но всё же согласилась на консультацию, потому что болезнь научила её кроме принятия, не отвергать варианты.
И этот опытный врач, обследовав женщину, удивлённо прочитал прежние заключения и сообщил, что болезнь она, конечно, есть, но всё не настолько страшно. И пообещал её вылечить.
Живёт женщина. Не слишком молодая, но и не старая. Живёт она с кошкой, собакой и одним очень хорошим человеком в домике рядом с лесом. По секрету: они планируют забрать из приюта не только ещё одну собаку и кошку... И каждый день она ходит навещать свою старенькую маму. И брат приезжает к ним в гости со своими внуками. Мальчишки носятся по улице и запускают бумажные самолётики, которые он им мастерит.
Иногда самое тяжёлое и страшное в жизни оборачивается совсем другой стороной. И учит. Учит...когда ничто другое не смогло научить.
Марина Пивоварова-Гресс

Деревенская невестка
Луизу Никодим Аркадьевич невзлюбил сразу. Деревенская простушка, с раздражающим слух оканьем и громким смехом. Из всех забот у неё только хозяйственные вопросы: где мяса получше купить, когда половики вытряхнуть, в чём бельё кипятить.
А ему, преподавателю в третьем поколении, главным в человеке был интеллект, начитанность, аристократичность. И хоть интеллигенцию в России истребляли, смешивали с простым народом, всячески пытались сделать рядовой, она всё равно просачивалась и брала верх. Потому, покуда жива интеллигенция, жива и Россия, был уверен Никодим Аркадьевич. На них, профессорах, учёных, учителях держится страна. Никак не на трудящихся. Трудящийся народ простой, бесхитростный, недальновидный, что скажут, то и делают. Что, собственно, хорошо, у каждого своя роль. Но именно благодаря благородным мужам страны, таким как он сам и его предки, Россия и выживает во всех страшных катаклизмах, выпадающих на её долю.
В этом Никодим Аркадьевич был уверен, и вера его была непоколебима, как вера иных в Бога.
Луиза — его третья невестка — жена младшего сына Алексея. Имя-то какое-то ненастоящее, не русское. Так любит недальновидный люд, поддавшись моде, называть детей. В сочетании с их благородной фамилией выходит вовсе не благозвучно — Вяземская Луиза Петровна. Тьфу, позорище!
И чем она только взяла Алексея? Хотя ясно чем: грудью не обижена, глаза, как у телëнка наивные, коса с запястье толщиной. Ни дать ни взять сошла с полотен Алексея Венецианова.
Старшие невестки внешне ей уступали, но только до тех пор,  пока она рта не раскроет. Потому как говорить с Луизой было решительно не о чем. Не то что с Алевтиной (женой старшего сына) или Лидией (спутницей среднего). Вот те окружали Никодима Аркадьевича вниманием и неподдельным интересом. Расспрашивали, советовались, внимали слову. Сразу видно: дамы получили дóлжное образование, выросли среди книг и умных речей, а не в поле среди телят...
Наталья, жена, мнения его не разделяла. Любила Луизку, радовалась, что сын на ней женился, говорила, что больше всех ему повезло. Подолгу они с ней о чём-то беседовали (вернее, трещали как сороки) на кухне. Невестка Наталью даже каким-то премудростям обучила, то ли бельё отбеливать, то ли зеркала начищать — Никодим Аркадьевич не вникал...
После рождения у Луизы третьего ребёнка, надежду на то, что они разведутся, Никодим Аркадьевич потерял. Алексей - интеллигент, а не подлец! Да и благодаря такой плодовитости невестки им дали квартиру. Двухкомнатную, добротную, с высокими потолками. А старшие всё в коммунальных ютятся. Потому как не плодятся их жёны, как кошки, и умы их заняты научными трудами, а не мещанством. Алевтина докторскую защитила, Лидия в издательстве замом главреда служит. Обе на благо народа трудятся, просвещением занимаются.
Никодим Аркадьевич своих чувств к невестке не скрывал, не считал зазорным поправить её за общим столом замечание сделать:
— Луиза, класть, а не лóжить. Не ихний, а их. Не егошный, а его!
— Ладно, папа... — улыбалась невестка.
— Не отец я тебе! Сколько раз говорить? Неужели так сложно запомнить — Никодим Аркадьевич?
— Никодим, не бушуй — вступалась жена.
— Папа! — вскипал сын.
— Пущай учит меня уму-разуму, — примиряла всех Луиза. — Средь людей ведь живу, так хоть говорить по-человечески буду.
— Ты и так не по-собачьи лаешь! — заводился Алексей.
— Ну пóлно... — хлопала его по руке Луиза и подкладывала мужу добавки.
Казалось, она не замечала его тонких намёков, высказываний и явного не примирения с её происхождением. А от этого старик ещё больше злился, хотелось, чтобы поняла, деревенщина, в какую семью ей выпала честь попасть, чтобы благодарна ему была, что не воспротивился свадьбе... Но куда ей, недалёкой?
Годы не шли, летели. Вот уже и у Алексея виски чуть засеребрило, младшую дочь в школу отправил. Никодим Аркадьевич разменял девятый десяток.
Не предупреждая, не намекая, ушла из жизни Наталья. Вот вроде ходила, рубашки мужу гладила, овощное рагу варила. А в одно утро не встала с постели и сгорела в считаные часы.
Никодим Аркадьевич одноминутно постарел, сгорбился. Стал похож на потерявшегося щенка, бродит-бродит по квартире, а что ищет - не знает.
Луиза приходила через день, приносила диетической еды, стирала одежду, гладила рубашки.
— Луиза, я в состоянии за собой ухаживать! — сердился старик.
— Конечно, па... Никодим Аркадьевич, конечно, можете. Так я ж только чуток помогу, и всё. Вы вон каку вкусну кашу на завтрак сварганили, вижу, что не голодаете, а посуду давайте я помою.
Он морщился, но уступал. Больше всего старика беспокоило то, что поговорить не с кем. Раньше Наталье он своими соображениями делился, а сейчас кому рассказывать? Ну не Луизе ведь?! И сразу расхотелось читать книги, листать журналы. Обсудить-то не с кем.
Старшие сыновья заглядывали редко — работы много. Жизнь нынче тяжёлая, ему непонятная, все куда-то стремятся, о благе России говорят редко, всё больше о себе пекутся. Вышел Никодим Аркадьевич как-то до магазина за хлебом (последние годы дальше сквера возле дома не ходил) и обомлел. Цены-то, цены! Хотелось бужениной побаловать себя, а денег только на колбасу и хватило. Плюнул, вернулся домой, пожевал хлеб, что Луиза принесла и спать лëг.
Стал ворчливым. Придут сыновья, обижается, что внуков не приводят. Привезут внуков, жалуется, что шумят они, ему, старику, никакого покоя нет. Всё не так и не эдак Никодиму Аркадьевичу нынче. Книги забросил, записи не ведёт, всё опостылело или как Луизка говорит — обрыдло.
Недолго после Натальи маялся — слëг. Не встать, ни рукой пошевелить. Инсульт, говорят врачи, возраст и переживания сделали своё дело. Больше ничего не услышал — провалился в сон.
Проснулся оттого, что в кухне спорят. Старшие сыновья приехали с жёнами, шепчутся, да так, что на крик порой переходят:
— Аля, у нас однокомнатная квартира и дочь-подросток! Куда нам ещё одну кровать поставить?
— Ты, думаешь, у нас места столько, что лезгинку танцевать можно? — отвечает ей Алевтина. — Да, две комнаты, только маленькие очень и дети разнополые. Куда нам его пристроить?
Понял Никодим Аркадьевич, что о нём речь, как будто о вещи какой говорят, обидно стало, затрясся подбородок, а руки еле слушаются, слезу не утереть. Нет, из своего дома никуда он не уйдёт! Позвал детей, а получилось будто мычит громко, те прибежали, испуганно смотрят на него, мол, не слышал ли он разговора. Слова во рту в один комок сбились, что сказал и сам не до конца понял. Но как мог, объяснил, что уходить из этого дома намерен только вперёд ногами. Переглядываются.
Вот и Алексей с Луизой приехали. Она руки вымыла и тут же к нему:
— Никодим Аркадьевич, как вы? Лёша, гляди, как неудобно лежит. Аля, там в шкафу подушка лежит, дай-ка мне её. — Алевтина, скривив губы, ушла. А Луиза всё хлопочет. — Лëшенька, давай ты Никодима Аркадьевича подыми чуток, а я подушку за спиной пристрою. Вот так, во-о-от. Никодим Аркадьевич, удобнее так?
Тот кивнул, а подбородок опять затрясся: только она одна и подумала о том, чтобы ему удобно было.
— Пап, ну ты чего? — подлетели сыновья.
Только рукой махнул.
А Луиза уже на кухне гремит чем-то, через минуту пришла с дымящейся тарелкой, одной ногой табурет подтянула, села.
— Бульончик сварила, горячий ещё: в термосе привезли. Полезный бульон, костный, Лёша специально ездил, искал хорошие...ингрин-диенты..Никодим Аркадьевич, айда покушаем? — и ложку за ложкой скормила всю тарелку. Как дитю малому на ложку дует, подбородок промокает.
От сытости да теплоты задремал старик, а проснулся нет никого, только Луизка в кресле сидит, рубашку его штопает...
На работе женщина отпуск взяла, а потом и вовсе уволилась. Пояснила коротко: «Как же я вас одного брошу-то? Мама там на небе увидит, не простит». Никодим Аркадьевич злился, он и так её терпеть не может, а тут целый день её общество выносить приходится. Да ещë получается будто он её благодарить должен, из-за него же с работы ушла... Но ещё пуще злился на то, что никто кроме неё с ним сидеть не хотел. Сыновья на работе, им семьи содержать. Но они хоть каждый день приезжают. А невестки... Ну что с них взять? Они на благо страны служат, им до старика дела нет. Хоть и обижался старик, но внутри себя старших невесток оправдывал, а на Луизу злился, будто она виновата во всём. Прогонял её, ругался, еду её отодвигал, хотя знал, что всё равно она убедит его съесть, и он проглотит до последней крошки. Потому как Луиза все его предпочтения у свекрови выяснила, а когда это произошло Никодим Аркадьевич и заметить не успел.
Раздражался, когда она его упражнения заставляла делать. Мычит, ругается, а она знай над душой стоит то с мячиком игольчатым, то с эспандером. Две недели массажистка приходила, а как 10 сеансов прошли, так Луиза заявила:
— Сама буду делать! Чего ж я не смогу, что ли? А то ведь так до пролежней можно долежаться.
Таблетки минута в минуту даёт, из деревни трав привезла, отварами поит, настоями. Давление постоянно мерит, записывает, бдит.
Иной раз сядет к нему, по руке погладит и вздыхает:
— Разговаривать вам надо, а не с кем. И я не тот собеседник! Вы хоть поругайте меня за что-нибудь, словам правильным научите. А то меня уж и дети поправляют, совсем запутали то ли звóнит, то ли звони́т.
Никодим Аркадьевич сердится, от Луизы отворачивается. А она старый альбом притащила и давай пальцем тыкать, мол это кто, а это где. И ведь не отстаёт, прилипала! Никакой тактичности...
На ночь сыновья по очереди приезжали — Луиза домой отправлялась. Утром приезжала, когда уже домашних отправит и дела домашние сделает. Вот в эти часы Никодим Аркадьевич от невестки и отдыхал, хотя сложно, если куда-то встать надо, а рядом нет никого. Но зато тишина, никто кастрюлями не гремит и с упражнениями не пристаёт. Что уж говорить сыновья иногда и про таблетки забывали, ни о каких травах речи не было. Только и разговаривали с ним мало — уставали после работы.
А потом Алевтина на работе отпуск взяла, Луиза на неделю к своим в деревню укатила — огород засаживать время пришло. Никодим Аркадьевич радовался, глядишь от такого общества он быстрее восстанавливаться начнёт...
Да не тут-то было! Алевтина в первый день сухо улыбнулась, погрела суп, оставленный Луизой, покормила его и уткнулась в научный журнал, стала делать пометки в блокноте. Никодим Аркадьевич пытался расспросить невестку что читает, над чем работает. Но та сделала вид, будто не понимает его постинсультной речи, хотя он недвусмысленно указывал на журнал. Про массаж и упражнения Алевтина «забыла» несмотря на то, что эспандер лежал на столике возле кровати. Обед, ужин — всё у неё по расписанию. А попросил чаю «лишний» раз, приготовила с таким видом, будто одолжение сделала. И молока добавила маловато, и с сахаром переборщила.
Вечером уехала до того, как муж сменил её, мол дела у меня ещё есть. Уходя, даже не спросила, надо ли ему что-нибудь. А он, между прочим, в туалет хотел, а идти одному тяжело. Пришлось самому идти, хоть голова слегка и кружилась.
Никодим Аркадьевич пытался внутри себя оправдать невестку, но всё же не получалось. Слишком уж пренебрежительно вела себя Алевтина. А ему хотелось заботы и участия, которыми окружала его покойная Наталья. Вот уж с кем было хорошо: она и выслушает, и накормит вкусно, и лишнего не станет говорить. Как же так вышло, что она ушла раньше него?
Мужчина всегда думал, что страшно умирать, потеряв рассудок, впав в детство. А вот сейчас думал, что уж лучше стать снова ребёнком, чем быть таким, как сейчас — всё понимать, всё осознавать, но быть физически беспомощным, зависеть от других.
Через несколько дней старик понял, что скучает по Луизе. Странным образом, но её присутствие делало дом жилым. Звон посуды, громкий смех, когда она разговаривала по телефону, шипение утюга, когда она наглаживала постельное бельё, песни, которые она неизменно напевала во время готовки. Всё это звуки живого дома. Алевтина приходила и самое громкое, что звучало — дзиньканье микроволновки, когда она грела ему еду: готовить она не любила, поэтому варила сразу большую кастрюлю супа и кормила ею старика несколько дней. Всё остальное время сидела в кресле и шуршала журналом, изредка интересуясь не нужно ли ему что-то или выдавая по расписанию лекарства. Нехотя отрывалась от работы, когда ему нужно было в уборную.
Вернулась Луиза, и старик даже пустил слезу радости, когда услышал из прихожей громкое:
— Никодим Аркадич, здрасьте! Это я, Луиза.
Через несколько минут она уже села рядом с ним, взяла за руку (Алевтина ни разу этого не сделала, всё сидела в кресле у окна):
— Ну, рассказывайте. Как вы тут без меня?
Он от волнения что-то ответил, но слова сбились в кучу. Она похлопала по руке:
— Всё хорошо, всё хорошо. Я варенья из деревни привезла, вкуснющее. Малиновое! Тётка моя по рецепту секретному варит — ум отъешь. Сейчас с вами чайку попьём, потом массажик я вам сделаю. На улице-то теплынь какая, видали? Сейчас на балконе всё устрою и погулять выйдем, птичек послушаем.
Она ушла на кухню, послышалась возня, захлопали шкафчики, зашумел чайник. Женщина разговаривала сама с собой, вспоминая, где лежат травки, и ругаясь, что всё переставили как попало и чашки плохо помыли. Да, Луиза никогда не была тихой, вокруг неё всегда кипела жизнь...
Через пятнадцать минут она принесла Никодиму Аркадьевичу чай с молоком и чуть сладкий, всё как он любит. От чая отдавало какой-то травой и любовью.
Руки старика не слушались, и она не спеша напоила его чаем, вприкуску с вареньем. А когда он языком начал вычищать, застрявшую косточку, не смущаясь, помогла снять вставную челюсть, промыла её и помогла поставить на место. Попросить об этом Алевтину ему и в голову не пришло бы, а Луизе ничего объяснять не надо.
Он уснул, а когда проснулся, в комнате витал аромат котлет и бульона. Впервые после её отъезда он поел с аппетитом. А потом они пошли «гулять» на балкон, слушали птиц. И Луиза рассказывала, что знает о жизни пернатых, да не только тех, что в городе живут, но и про повадки лесных рассказала. У неё дед охотником был, в детстве много рассказывал. Жалко, что не особо слушала, сетовала она.
Хоть по привычке Никодим Аркадьевич и хмурился, капризничал, но сердце его таяло от присутствия «деревенщины».
С каждым днём разговаривать ему становилось сложнее, передвигаться труднее, но Луиза была рядом, не роптала. А как у ребятишек учебный год кончился, так и вовсе стала с ночёвкой оставаться. Я здесь нужнее, говорила. Несколько раз сыновья оставались, и Никодим Аркадьевич пытался объяснить Алексею, как ему повезло с женой, чтобы берëг он её, а она в долгу не останется, в трудный час не бросит. Но не очень-то у него получалось. В мыслях всё складно, а как рот раскроет, так каша.
— Никодим Аркадич, я вам булочек напекла, мягоньких с изюмом, — зашла в квартиру Луиза. Старик поднял тяжёлые веки.
— Па-а-ап, — попытался что-то сказать.
— Сейчас, Никодим Аркадич, руки помою и приду. Ну, как вы? Чайку попьём?
— Па-а-а... Я па-а-а, не-Ни-ии
— Не переживайте, Никодим Аркадич, не переживайте. Неудобно что-то?
Замотал головой.
— Болит где?
Мотает.
— Что-то хотите?
Мотает отрицательно.
— Ну а что? Давайте я вам ручку с блокнотом дам, не спеша, напишите. Ладно?
Кивнул.
Она блокнот на книгу положила, держит, а старик дрожащей рукой выводит. Луиза ждёт. Закончил, толкает ей блокнот. А на нём неровными печатными буквами выведено одно лишь слово.
ПАПА
Слёзы хлынули из глаз. И у Луизы, и у старика. Обняла она его осторожно, но крепко:
— Конечно, папа! А как иначе? Это я тебя для виду по имени-отчеству величала, а в душе всё равно папой звала. Я же знаю в душе: и ты меня любил, просто другая я, не такая умная. Но уж какая уродилась, не обессудь.
Старик пытается что-то сказать, она ему по руке тихонько хлопает:
— Молчи, знаю. Всё знаю, не переживай. Мне слов не надо, я же сердце слушаю, что мне слова? Папа...
Проплакались оба, успокоились, женщина встала:
— Пойду чайку нам сделаю. Травяной будешь или с молоком?
— М-мо-о...
— Поняла, с молоком. Ну сейчас попьём. Дети чуть булочки не растащили, еле урвала. Но нам почаёвничать хватит, тебе много мучного нельзя, да и мне тоже — похлопала себя по бокам и ушла на кухню.
Старик откинулся на подушки и устало улыбнулся. Успел. Успел сказать ей то, что вот уже неделю в себе держит. Как он, человек с двумя высшими образованиями, научной степенью и десятком опубликованных научных трудов, мог так ошибаться в ней? Правильно Наташа говорила: на иных людей только сердцем смотреть надо.
А сейчас ему и помереть не страшно, чуть боязно, конечно, но когда рядом такая дочь, то любой путь преодолеть можно.
Даже последний.
Айгуль Галиакберова

Galina
Вот ведь как бывает...

-Смотри, девка, принесёшь в подоле, так за порог и полетишь.

Нам ещё не хватало позора, — так напутствовала Лену бaбка.

Чего -то большего от бабушки Лена и не ожидала.

С самого детства она слышала про себя что мать Лену нагyляла.

-Пять лет с Митькой жили, дитёв не было, а тут нате, съездила на курорт, вот оттудова и привезла, — говорила бaбка Лене, не стесняясь и не выбирая выражения.

И никакие доводы, что мать ездила за три года до Ленкиного рождения, и ездила не одна, а с бaбкиной дочкой, Надькой, тёткой Ленкиной, не помогали.

Бaбка одно твердит, что Ленка нагулянная.

Отец на мать волком смотрит, а что ему ещё остаётся, если изо дня в день ему талдычат что суразёнка воспитывает, так и жили, бaбка с ними жила. Дом большой, отец, когда женился никуда не пошёл от матери он младший, должен о родителях заботиться.

Невзлюбила невестку мать, в ноги сыну падает, убери её. Смотреть не могу, как ходит, как сидит, всё раздражает. Не пара она тебе.

Да сын упёрся, люблю и всё.

Вот и внучку от нелюбимой невестки невзлюбила, хоть и выросла на глазах, но чужая и всё ты тут.

То ли дело от дочки внучка, и умница, и красавица, сeрдцу милая, любонькая, а эта… уууу, суразка, байстрючка нелюдимая, как волчонок ядoм брызгает, аж сeрдце заходится.

Прибежала родненькая внучка, юлой крутится, бабунечкой зовёт, а эта только исподлобья смотрит, ууу, неродная крoвь.

Не знает куда посадить родненькую, чем накормить.

-Любушка, а вот огурчики

-Не хочу, ба, горькие.

-И то, — соглашается бaбка, — горькие, плохо Ленка, зараза, лодырь проклятущая поливала. Марья, Марья, чтобы тебе пусто было, накорми ребёнка, голодное дитя.

Чичас, чичас, родненькая, вот сливочек, с булками.

— Булки твёрдые, — капризно говорит девчонка.

-И то, и то, твёрдые. Марья, что у тебя булки словно каменные. Не может наглядеться бабушка на свою родненькую внученьку, гоняет сноху с её девчонкой, а чего пусть растрясут бока свои ишь, засиделись.

-Дом для Любушки будет, внучечки единственной, — говорит бaбка, — нечто я кровиночку без дома отставлю? Твоей девке нехай твои родители, али сама позаботься, пришла на всё готовое.

Вот так жила Ленка.

Сейчас в город ехать собралась, поступать, вот такие напутственные слова ей бaбка и сказала.

Училась Лена легко, интересно и задорно.

Всё ей в городе нравилось. И девушки в платьях красивых и в брючных костюмах и парни галантные.

Так хотелось матери показать всю красоту, да как её в город вывезти? Бaбка с отцом не дадут, вцепилась стaрая змея и соки пьёт из неё. Ленка из-за матери только приезжает.

Сдружилась с комендантом общежития, Анной Андреевной, у той сын, взрослый уже, на севере живёт, двое внучаток.

Зовут со снохой, а она всё сидит здесь.

Вот Ленка с ней и подружилась, тёть Аня и надоумила сказать, будто мать на родительское собрание вызывают. Что мол такое, год девчонка проучилась, а родителей как не было, так мол, и вытянешь мать в город.

Так и сделали, отец побурчал, бaбка съехидничала, что мол, девка -то видно с парнями крутит, а не учится.

Мать тоже боялась что сейчас ругать начнут, а её благодарили за дочку, все учителя хвалили, мать даже воспряла духом.

Ленка и общежитие матери показала, и с Анной Андреевной познакомила, женщины сразу приятельствовать начали.

-Да вы не стесняйтесь Марья Васильевна, Маша…

Всю ночь просидели женщины за чашкой чая, всё рассказала Маша.

-Эх, Анечка, всю жизнь в прислугах прожила, кроме Леночки деток больше и не было, отцу с матерью не больно -то с дитём нужна, да и без детей тоже.

Семь ртов окромя меня. А я ведь училась на одни пятёрки, хотела в городе жить, в библиотеку ходить, да уж видно и не судьба.

Вон хоть, спасибо дочушке, помогла город посмотреть, столько лет дальше района не бывала…

— Неужто и Лене такое счастье пророчишь?

-А куда же, Аня? Хорошо будет, коли в городе останется. А так, — махнула мама рукой, — так всю жизнь и проживёт, дай -то бог чтобы мужчина хороший попался.

-А ты кем работаешь Маша?

-Я то? Да учётчиком на току, последние несколько лет работаю.

-То есть, ты Маша, грамотная? Прости за вопрос.

— Конечно, — рассмеялась Мария, — грамотная, я в районе училась, а как хотела в город, мммм, Аня…

-А в чём дело Маша? Переезжай, — просто сказала Анна Андреевна.

-Иии, Аня, скажешь тоже, мне бы Лену выучить…

И опять о чём-то шепчутся женщины.

Приехала домой Мария, свекровь её всяко кроет, муж волком смотрит, два раза для порядка ткнул в глаз и нос. На работу побежала, по привычке замазав синяки.

А сама всё будто думает о чём, будто мыслями не здесь…

На следующий месяц опять поехала, опять на собрание к Лене.

-Не учится девчонка, видно зашалалась, вся в мать, не то что моя кровиночка Любушка, умница, красавица, да такая послушная. А эта по мужикам там затаскалась, смотри, Митька, принесёт в подоле.

И Машка тожеть, видно нашла кого, смотри ты, я её всяко выставляю, крою почём зря, а она молчить, того и смотри, к хахалю сбежит, позорище…

В этот раз избил Марью Митька сильно, да так, что старая сама испугалась, не за Марию, нет, за Митьку. Сама к участковому бегала три коральки колбасы отнесла, кровяной, да шмат сала.

Сама за снохой ходила да и Митька как уж, вьётся, вьётся вокруг жены.

Выкарабкалась Маша, посмотрела на мужа своего, на двор полный скотины, на дом, который ей не принадлежит, хоть и прогорбатилась там четверть века, а случись чего с Митькой, попрут ведь её.

Собрала нехитрые пожитки, написала заявление, поросилась без отработки, все в таком шоке были, что отпустили Марью…

Лена до неба подпрыгнула.

-Мамочка, ты ли?

-Я детка, сил нет человеческих и показала тело своё, сплошной синяк.

-Ой, мама, — заплакала девчонка.

-Ничего, ничего доченька, Аня сказала поможет.

-Мама, не вернёшься ли?

-Нет!- сжав губы говорит Мария, — нет ради тебя, чтобы ты жила лучше.

Устроилась Маша на фабрику работать, тоже учётчицей, комнату дали в общежитии, расцветать женщина начала.

Гулять по вечерам с Леной ходят.

Видимо кто-то из деревенских увидел их и Митьке сказали.

Приехал, как насупился, поехали мол, Марья, я за тобой.

— Никуда я с тобой не поеду, — говорит та, — хватит натерпелась.

Митька зубами скрипит, да шипит, словно уж, да только Марья уже не боится, Марья уже другая…

-Не дyри Машка, поблудила и будет, так и быть прощу.

— Уходи, Мить по -хорошему. Милицию ведь вызову.

-На родного мужика, да милицию?

-Мить, нас развели, месяц назад.

-Как это?

-Да так…Что письмо не получал?

-Нет, — говорит растерянно.

-Ну так вот, Митя. Так что извини.

-Как это Маш, я ведь это, люблю тебя.

-Ты Митя как тот волк, что овцу полюбил, видно от большой любви ты меня так…

-Сама виновата, — буркнул.

-Уходи…

-Не вернёшься?

-Нет

-Пожалеешь

-Уходи.

— Я уйду, но ты потом не думай вернуться, не приму, Маруська, так и знай.

А потом заплакал.

-Вернись, Мань, а? Мать стaрая уже не справляется, подурили и хватит…

-Нет, — качает головой, — уж не обессудь Митя. Не вернусь я к вам.

-Да как так-то?

-Как? Да ты с матерью своей всю крoвь мне выпили, девчонка при живом отце cиротой выросла, знаешь же что твоя, почему матери позволял издeваться так?

-Ну прости, Маня, всё по другому теперь будет, вернись…

-Нет, Митя, уезжай. Хоть на стaрости лет поживу как человек.

Приехал домой Митя словно туча грозовая. На мать наорал, пошёл вoдки, кyпил и пил.

-Мать, мааать…

-Чего, Митюшка?

-Письмо приходило с печатями на моё имя?

Забегали глаза, зажевала губами, руки не знает куда девать…

-Мааать…

-Я не знаю, Митя, было какое-то, я… там это.

Неделю Митя пил, а потом привёл домой Катерину Ялымкину, гулял он с ней, мать знала, да покрывала…

Вот и привёл.

Новая сноха быстро всех по местам расставила, это вам не Маша кроткая.

Бaбка носа боялась из комнаты показать.

А потом ещё и Любонька, внученька- красавица, вот не повезло девушке, ведь такая умница.

Подвернулся нечестивец, обманул честную девушку. Попался бы, так и придушила бы, приволокла бы за волосья, чтобы грех внучкин прикрыл.

Машка гадина, все беды от неё, как не хотела чтобы приводил её Митька, а теперь эта Катька падлюка распоряжается всем…

Говорят люди, что Машка в городе живёт, ишь ты барыня, и суразку свою науськала, нос не кажут обе.

Вроде замуж девка Машкина вышла.

Кто-то взял ведь, а Любоньке вот не везёт. Оставила мальчика Наде, поехала в город. А что, пущай, может счастье своё найдёт, охо-хо.

А Машка гадина, вот змея подколодная, всё из-за неё.

Катька эта, ходит, всем руководит и Митька под неё прогнулся…

Это Машка всё виновата, живёт там…

Хоть бы приехала, пропарила бы в бане стaруху-то, уважила бы, а то эта Катька только шкyру дeрёт, как скаженная, до cиняков…

Ленка тоже, внучка называется, носа не кажет. Даже на свадьбу не пригласила бабушку, конечно, они теперь городские, куда нам до их-то…

А этот тоже хорош, мать родную променял на вертихвостку, нет, какая бы Машка не была, но она уважительная, а эта…

Надька тоже хороша, прошу возьми к себе, нет же, некогда ей, вот кукиш им, а не дом.

Охо — хо- хо, может кто поедет в тот город, да увидит Марью, может передадут ей весточку, Машка она такая, добрая, поди пожалеет стaруху.

Да мы и жили с ней дyша в дyшу.

Это Катька эта, вертихвостка, откуда -то взялась, всё под себя подгребла, уууу, гадина.

Маша така женщина была, така бабонька… Справная, всё в руках гoрeло, а булки какие, а пироги пекла!

А эта же, откуда её только черти принесли, как настряпает, так зубы обломать можно, щи варит только свиньям в радость, где же Маша, да внучечка, Леночка.

Митька говорит правнук родился, хоть бы посмотреть одним глазком.

Любкин-то байстрюк, весь в Любку, нахрапистый…

Ох , Машенька, да внучечка Леночка…Навестили хоть бы бабушку, утирает стaруха слёзы что катятся по пергаментной коже и не понимает за что ей такое?

Всю жизнь к людям по-доброму относилась…

Автор: Мавридика де Монбазон

Ах, как она радовалась! Ольга Петровна, совсем недавно ушедшая на заслуженный отдых, каждый день просматривала объявления о продаже домиков с участком. Домики, конечно, продавались, но она искала не самый дорогой. Кредит брать не хотелось, а накопленная за последние три года сумма до миллионов далеко не дотягивала. Предложила соседям по коммуналке, где она проживала, свою комнату, а они с удовольствием купили. Деньги, конечно, тоже небольшие, но лучше так, чем совсем ничего. Домик вскоре нашла, какой и хотела — маленький, но зато с печкой.
И даже банька есть. Участок крайний, у самого леса и еловые лапы в снежной шубе свешиваются по-хозяйски через забор. Заселилась сразу же, в начале декабря. Не испугало, что участок занесен снегом выше колена, что дачный посёлок уже значительно опустел.
Главное — дорога есть, есть своя машина, а с наступлением ранних зимних сумерек в нескольких домах всё-таки загорается свет. Эти освещённые окна, расчищенные от снега дорожки, дым из трубы, лай собак радовали Ольгу — рядом люди. А вот соседний участок пустовал.
— Наверное, хозяева весной приедут, — думала Ольга, разглядывая ухоженное, выкрашенное голубой краской строение.
Когда дом от печного тепла достаточно прогрелся, Ольга принялась наводить порядок и уют. Купила красивые обои и за три дня преобразила кухню и две комнатки. Не спеша, с удовольствием подбирала тюль и шторы на окна, скатерть — на столик, дорожки — на пол. Расставляла на полках прозрачные баночки с крупой, с сахаром, с фасолью. Заполнила большую вазу из зелёного стекла фруктами. Любимые книги заняли небольшой книжный шкаф. Выбрала в магазине яркий чайный сервиз и такие же тарелки, уютный торшер и бра. А ещё купила много ярких махровых полотенец разных по размеру.
Каждое утро Ольга Петровна просыпалась и говорила себе:
— Как же я счастлива в своём маленьком доме.
В коммуналке у неё были неплохие соседи, но общая ванна, туалет, кухня — не дают уюта, приходилось подстраиваться под чужой ритм жизни.
А здесь, в полюбившемся с первого взгляда домишке, она впервые почувствовала себя полностью спокойной и счастливой. И даже, рано проснувшись, не хотелось поваляться в постели, потому что не терпелось на своей уютной кухоньке сварить в медной узорчатой турке любимый напиток — кофе с корицей, добавить к нему в красивую чашку сливки и пить его, смакуя и не спешa, маленькими глоточками, глядя в окно на заснеженный двор.
Потом, тепло одевшись, выходила чистить дорожки и любовалась шустрыми белками, которые с удовольствием разбирали угощение из кормушки, подвешенной на еловую лапу: орехи, семечки, сухофрукты. С улыбкой наблюдая за рыжими зверьками, Ольга снова ловила себя на мысли: как же здорово жить в своём доме, иметь свой участок, где только ты хозяйка.
Ближе к концу декабря ударили морозы. Невидимый художник разрисовал окна, раскидал по сугробам искрящиеся алмазы, каждую веточку одел в шубку из инея. Снег хрустел под ногами, словно крахмал, из которого в детстве мама варила клюквенный кисель. Вот в такой морозный день на участке Ольги появился кот. Он скромно сидел около калитки, будто ждал приглашения. Весь в инее, замерзший, худой.
— Привет, малыш! Проходи, не стесняйся, здесь тебя никто не обидит, — позвала Ольга Петровна гостя.
Он послушно потопал за хозяйкой в дом. Не отказался ни от куриного супа, ни от вермишели. Заглянул Ольге в глаза так, будто спросил:
— А остаться можно?
Она погладила его со словами:
— Если ты ничей, то оставайся. Будешь Митрофан. И мне веселее.
Митрофан проспал до вечера около тёплой печки, поужинал и запросился на улицу. Ольга выпустила кота и занялась делами. Периодически выглядывала во двор — кота не было. Мороз крепчал.
— Может, у кота есть хозяева? Просто в гости заходил? — говорила она себе. Когда в последний раз решила проверить, не вернулся ли Митрофан, глазам не поверила! На крыльце, кроме Митрофана, сидели ещё четыре котенка! Разномастные, тощие, облезлые, заиндевевшие.
— Ну, заходите, гости дорогие, — пригласила Ольга. — Что с вами делать? Митрофан, я надеюсь ты всех собрал?
Было понятно, что это брошенные и никому не нужные котята. Такие всегда есть на дачах — оставленные, кинутые на самовыживание. Скорей всего малышня прибилась к взрослому коту, а он помогал им выжить: птичек и мышей ловил. Но усиливающийся мороз вынудил несчастных идти к людям. Ольга Петровна вылила оставшийся суп в миску и все четверо принялись за еду. Митрофан, устало прикрыв глаза, сидел рядом. Ольга принесла к печке коробку и решительным голосом объяснила:
— Так, ребята, сегодня ночуете здесь, а завтра топим баню, моемся, обрабатывается и тогда посмотрим. Может даже на диване разрешу спать. Митрофан не заставил себя долго уговаривать, затащил самого мелкого котёнка в коробку, остальные забрались самостоятельно.
... Котята спали. В печке догорали последние угли, отдавая жаркое тепло гостеприимному дому. Ольга Петровна сидела у стола и плакала: это же дети, им по 6–8 месяцев. Позвоночник и рёбра можно увидеть без рентгена, хвостики словно крысиные. Один черный, один рыжий и два серых. И все чумазые, как будто в печке жили.
Рано утром Ольга была уже в городе. Записала все рекомендации ветеринара на листочек: как кормить, чем обработать, дозы. Закупила разной крупы, мяса, ряженку и мисочки разных цветов. Вернувшись домой протопила баню и всех пятерых, одного за другим, обработала и намыла.
Варила кашу с фаршем, кормила по часам, всё остальное время котята спали, сил набирались. Митрофан тоже спал, наверное, снял с себя ответственность за чужие жизни, расслабился. В туалет ходили на улицу гуськом, малышня не отставала от «папочки» ни на шаг.
Ольга Петровна вскоре тоже успокоилась: кушали все хорошо, не болели, а вес со временем наберётся. Вон через четыре дня уже Новый год, пора к празднику готовиться, надо ёлочку нарядить, гирлянды развесить. А ещё у неё дед Мороз есть, который песенку про ёлочку поёт. Надо только кнопочку нажать и он тебе обязательно споёт.
Ничто в мире не случается просто так, всё зачем-то нужно.
Я — та самая соседка из голубого домика. Уже август. Я варю малиновое варенье и смотрю в окно. На соседнем участке Ольга Петровна ходит вокруг яблони, собирает спелые плоды в корзинку. На крылечке лежат пять красавцев-котов. А я смотрю и думаю: может мне остаться зимовать на даче?
Автор: Gansefedern

МИША, ШЕСТИДЕСЯТИ ЛЕТ...
«‎Я —  Миша, мне — всего «‎шестьдесят»‎, моя сестра Рая сватает меня за своих пышнотелых подруг из поколения кримплена и люрекса.
У меня другие приоритеты, я стал вдовцом не для того, чтобы выносить за ними судно в старости, я хочу, чтобы молодая лань вбросила свою кровь в мои уставшие члены, я хочу летать, а не ползать по юбилеям бесконечных Фань, Ид и Львов Соломоновичей, у которых в голове — одни анализы, колоноскопия и шунтирование.
Я вставил столько имплантов за свою жизнь, что могу позволить умереть в объятиях молодой серны в Доминикане, а не рядом со старой кошелкой из Кишинёва, у которой всё болит, включая голову.
Я делаю джоггинг, играю в гольф, у меня ещё «‎стоит»‎, а мне советуют беречься сквозняков и продуктов с высоким содержанием холестерина.
Мои дети, слава богу, живут в Нью-Джерси и мне хватает с ними общения на Роше шана и в День Благодарения, а в остальное время я хочу
принадлежать себе, плавать в бассейне, пить виски и курить сигару...  Моя перуанка смотрит за домом и моими вещами, и я не хочу ждать, когда
очередная Циля будет мне делать голову за брошенный носок в нашей спальне... Мне осталась одна забава: пальцы — в рот, да весёлый свист…..
Я —  Миша, я пока не умер и не ослеп, я не сижу парализованный в кресле и не жду медсестру с уколами, я жду приключений, а не тихих радостей в кругу уходящих за радугу….»
Ответ Мише:
«Миша! Не рви это письмо, прочти его до того, как твоя перуанка слезет с кактуса и вытрет им себе задницу! Что за муха тебе укусила?! Или ты
пошёл в дедушку Нёму, и мозги тебе отказали раньше, чем то, что осталось после обрезания?? Тебе не нравится компания моих друзей, ты не хочешь мазать на ситник икру у Фанечки, слушать, как Идочка играет Турецкий Марш, или играть с Львом Соломоновичем в шахматы?? — Пожалуйста, никто тебя не заставляет, тем более, что твоё общество — для них тоже сомнительное удовольствие, и если бы я не была такой хорошей педикюршей, то ещё большой вопрос, здоровались ли бы они с тобой вообще!
Но хорошо, эта компания тебе не подходит, а Кишинев в конце жизни тебе так разонравился, что вигвам с крышей из банановых шкурок кажется тебе Версалем. Ради бога! Но кто-то же должен следить, чтоб ты принимал слабительное и не путал свечи от геморроя с берушами, хотя зачем тебе беруши, если ты стал глухим раньше, чем старый какер Леонов вышел в открытый космос! Твоя перуанка, может, и знает, где у тебя уши, но что она туда вставляет — даже страшно представить!
И потом  —  почему надо всё время торчать на жаре в этой вонючей Доминикане? В гольф можно играть у Райхельсонов на даче — они купили под неё
бывший санаторий старых большевиков, потому что сами — очень старые большевики. И для этого совершенно необязательно жениться на их толстухе Фридке, тем более что она получила наследство по второму мужу и у неё   
теперь любовник, моложе твоего старшего внука!
Миша, перестань валять дурака! Кого ты удивишь в этой Доминикане своей древностью?? Они же  — индейцы! Их Мачу Пикчу старше Черновицкой хоральной синагоги! Возвращайся домой. Будешь скучать по перуанке — наймешь филиппинку. Все тоже самое, только в два раза мельче.
Но все-таки будешь рядом, если что — хоть лежать будешь рядом с бабушкой Рахилью и дедой Нёмой, а не плыть в пироге Вечный Охоты по Реке Грез, ты и плавать-то не умеешь! Поэтому не жди, когда из тебя вытрясут все деньги за импланты, и двигайся в сторону дома. Кому ты еще нужен так, как мне, твоей сестре Рае!»
© Валерий Зеленогорский