Возьмемся за руки вчера: почему умерла авторская песня

Известному поэту, барду Александру Городницкому исполнилось 85. На своем юбилейном концерте в Питере он два часа на сцене отдувался один за всю авторскую песню, перепел все свои знаменитые шлягеры — и «Атлантов», и «Перекаты», и «Песню полярных летчиков», «На материк, на Магадан ушел последний караван», и «Жену французского посла».

Городницкий — один из первых и последних атлантов той уникальной стихии, что мы называем авторской песней. Или бардовской. Кому как больше нравится — потому что никакого внятного официального определения авторской песни никогда не было и не будет. Судьба Городницкого — лучшее тому подтверждение. Геолог, океанолог, ученый, ради одного любимого дела жизни — стихов и песен — не сумевший расстаться с другим любимым делом — наукой, он по сей день словно символизирует и важность, и побочность авторской песни.

Авторская песня возникла раньше, чем многие думают. Как явление она оформилась в 60-е, с оттепелью, но писать песни, не укладывающиеся ни в какой жанр, в первую очередь — ни в один из официальных, начали еще до войны. В страшный 1937 год впервые прозвучала песня «Бригантина» — ее написали вместе Георгий Лепский и Павел Коган, тогда еще 18-летние дети.

Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза.
Во флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.
…
Страна тогда была слишком увлечена террором и поисками врагов, поэтому те, кому надо, упустили это неожиданный, такой искренний и неофициальный, выдох свободы. С «Бригантины», собственно, авторская песня и началась.
В том же 37-м стал выступать со своими песнями Михаил Анчаров, впоследствии известный сценарист, написавший сценарии к известному фильму «Мой младший брат», к первому советскому телесериалу «День за днем», очень популярному в свое время. И сейчас мало кто помнит о том, что Анчаров вообще-то и был основателем, родоначальником авторской песни. Разумеется, не официально, ибо никакого официоза во всем, что касается авторской песни, быть не может. И именно Анчарова Владимир Высоцкий называл своим учителем.

Если порыться в интернете, можно найти, к удивлению, огромное количество исследований, рефератов, околонаучных сочинений о феномене авторской песни. Никого не хочется обижать, но они в большинстве своем бессмысленны. Суть большинства из них сводится к тому, что авторская песня была альтернативой официозной культуре с ее регламентами, запретами, бездушностью. Отчасти так, верно. Но и лукавство некоторое в этом тоже есть. Авторская песня не была, так сказать, диссидентствующей. По крайней мере изначально. Поэтому ей и дали родиться, не задушив сразу по рождении. Правда, потом от одной большой стихии отпочковалась действительно диссидентская часть — в основном в виде Александра Галича и Юлия Кима с их политической сатирой. Галич вскоре стал диссидентом-эмигрантом и, как мы знаем, погиб в Париже в 1977-м. В некотором смысле туда же можно было бы отнести и Владимира Высоцкого, если бы он сам по себе не был отдельной стихией, отдельной, стоящей особняком, главы этого романа. Высоцкий был слишком большим поэтом, чтобы его можно было пристегнуть хоть к какому-то «подвиду».

Но в целом, как социально-культурное явление, авторская песня никогда не была диссидентской. Более того, она даже не особо противопоставляла «мы» и «я», хотя почему-то именно это ей ставят в заслугу. Как раз многие (и лучшие — в том числе) песни апеллируют к чувству коллективизма, к дружбе, к общему делу. И Визбор, и Городницкий, и Берковский, и Клячкин — многие воспевали в том или ином виде идею общности. Но другой, не навязанной социалистической, а той, к которой стремится всякий нормальный человек, если он не Маугли. «Возьмемся за руки, друзья!» — пел Окуджава. «Посидим с товарищами у костра», — вторила ему Ада Якушева.

Каких-то резких расхождений с официальной идеологией у бардов-шестидесятников не было. В целом не было. У кого были и кого считали опасным, вроде Галича, тех вымывали из этой в общем то вегетарианской среды. Не было официального признания у Высоцкого, временами не давали выступать Киму. В остальном советская авторская песня жила параллельно официальной эстраде — по Ивану Бездомному, «взвейся да развейся!» — в клубах, у костров. Евгений Клячкин, например, пел песни на стихи Бродского, что, конечно, по тем временам уже было почти диссидентством, но дальше этого авторская песня не шла.

Советская власть, к сожалению, не всегда была беспросветной дурой. Она умела использовать неприятные наросты на своем теле в медицинских целях. Поэтому вместо того чтобы загнобить авторскую песню вместе с набравшим к 70-м годам движением КСП (Клубы Самодеятельной Песни), власти перенаправила энергию людей с гитарами в нужное русло. Фестивали авторской песни стали появляться тут и там, и по большей части — с подачи при активном содействии всяких малых и больших ячеек ВЛКСМ, который, как мы знаем, без старшего брата жизни не мыслил. Эти фестивали и клубы играли роль свистков у чайников, выпуская пар туда, куда было надо, и занимая творчески мыслящих людей приятным, не опасным для власти, но при этом вполне достойным, не стыдным делом. Тем более что на радио и ТВ вход бардам к середине 70-х был заказан.

Вскоре, правда, начались гонения и на клубы, прикрыли Грушинский фестиваль — главный слет всех бардовских сил, но клубы никуда не делись, а фестиваль вскоре восстановили, но уже в другом формате, более соответствующем времени. Заправлять им стали не бородатые энтузиасты, работавшие в связке с комсомольскими работниками, а современные менеджеры, умеющие добывать рекламу и искать спонсоров. Фестиваль возродился, а дух как-то скукожился. Исчезла былая искренность и легкость, с какой участники пели гимн фестиваля «Возьмемся за руки, друзья!», действительно взявшись за руки. Старшее поколение бардов ушло — кто-то умер, кто-то просто состарился, кто-то в 90-е уехал за границу.

А оставшиеся принялись вбивать гвозди в собственное детище. Главным гвоздем стала попытка объединить, систематизировать и популяризировать авторскую песню с помощью мегапроекта «Песни нашего века». Два десятка известных бардов — Виктор Берковский, Леонид Сергеев, Константин Тарасов, Георгий Васильев и другие — собрали лучшие бардовские песни и начали ездить с концертами, выпускать диски один за другим под грифом «Песни нашего века», а потом и дали большой концерт в Кремле под тем же названием. Это уже означало окончательную смерть такого явления, как авторская песня.

Как субстанция эфемерная, не поддающаяся определению и классификации, но рассчитанная на людей с повышенной чувствительностью, авторская песня не терпит никакого официоза. Для нее что в Кремль, что в гроб — все едино. Как только бардовская песня зазвучала с дисков и с больших сцен, она тут же утратила свою интимность, свою сентиментальность и свой узкий круг почитателей, променяв его на широкий. Исчезло все то, что составляло смысл и суть авторской песни.

Из нашей жизни с ее нынешней открытостью, обнаженностью благодаря интернету исчезают интимные уголки. Погасли костры, вокруг которых пели «Милая моя, солнышко лесное», байдарки лежат в сараях, а сплавляться оказалось удобнее на круизных лайнерах. Походы с их палатками, спальниками и романами на свежем воздухе стали забытой принадлежностью советского быта. Бардовская песня ушла в прошлое вместе с советским бытом. Потому и возникла в конце 90-х идея «Песен нашего века», что новая волна авторской песни не наступила. Приходилось довольствоваться старой и ностальгировать, покачиваясь на ней в такт аккордам.

Барды остались, а бардовской песни нет. Так бывает. В России, например, есть журналисты, а журналистики нет. Есть врачи, но нет здравоохранения. Есть учителя, но нет просвещения. Есть ученые, но нет науки. Авторская песня могла существовать лишь в очень определенной нише, которую отвело ей закрытое со всех сторон государство. Не стало государства — открылись ниши, а все, что там пряталось, вывалилось и побежало, как колобок, искать другого пристанища.

Екатерина Барабаш (Москва)